Марина Ефиминюк - Пока смерть не разлучит нас [litres]

– Быстрей же ты! – подогнала я Доара.

– Я стараюсь, – процедил он.

– Плохо стараешься! Сейчас как найдем труп на ковре!

В разгромленной гостиной мы нашли вовсе не труп. По комнате, размахивая руками и танцуя совершенно невообразимые па, кружилась благороднейшая из эсс… с горгульей, вцепившейся в ее белые волосы. В воздухе стоял резкий запах соврена, на паркете валялись осколки перебитых графинов и блестела лужа разлитого алкоголя. На стене тоже имелся заметный подтек. Подозреваю, от разбитого стакана, который Доар оставил на столике для тэя.

Я настолько изумилась, что на секунду вросла в пол и метнула быстрый взгляд в сторону оставленной на подоконнике клетки. Дверца была открыта. Видимо, горгулья научилась справляться с защелкой.

– Отдерите этого демона, пока он не снял с меня скальп! – завидев спасителей в нашем лице, выкрикнула благородная эсса. Не медля ни секунды, я бросилась на помощь родительнице, но в середине комнаты дернулась, достигнув конца магического поводка. Я резко оглянулась через плечо, пронзая дражайшего друга яростным взглядом. Паршивец не шевелился и со странным выражением на лице следил за беснующейся тещей с демоненком в шевелюре.

– Светлые боги, да что вы застыли-то? – воскликнула матушка. – Она сейчас меня лысой оставит!

В подтверждение матушкиных жалоб в воздухе действительно закружилась выдранная прядь.

– Доар! – рявкнула я.

– Заморозь паршивку, – с почти неприличным спокойствием приказал он.

– Ты о маме?! – возмущенно охнула я.

– О горгулье. – Если бы он являлся девицей, то точно манерно закатил бы глаза.

– Не на-адо! – оперным голосом пропела матушка.

Но было ясно, что горгулья напугана и не собирается отпускать жертву, пока у той на голове осталось хотя бы три волосинки, за которые можно цепляться.

– Мама, просто замри на секунду! – приказала я. Неожиданно та действительно встала посреди спальни и расставила руки. Секундой позже в горгулью полетел магический светляк, блеснувший в воздухе голубоватой вспышкой. Я упоминала, что с меткостью у меня иногда случались осечки? Особенно если разбудить среди ночи. Каминная полка с карточками в рамках покрылась льдистой корочкой. С края вытянулись длинные тонкие сосульки, но тут же начали таять от тепла, исходившегося от мирно тлеющих углей.

– Браво, Аделис. Глаз – алмаз, – прокомментировал Доар.

Но мама справилась сама. Новая вспышка рассекла воздух, и горгулья окаменела… по-прежнему цепляясь за волосы. От собственного магического удара благородную эссу припорошило, и она потеряла равновесие. Ухнула вниз и диковато хлопнула глазами.

– Убилась, – пробормотала она.

– Зачем же так резко-то себя… да магией по голове? – Доар с фальшивым сочувствием поцокал языком.

Я бросилась к родительнице.

– Обопрись на меня.

Добротой она не преминула воспользоваться и налегла всем телом. Выпрямиться оказалось сложно. Коленки дрожали от тяжести.

– Помочь не хочешь? – рявкнула я в сторону мужчины.

Скрестив руки на груди, он с живейшим интересом следил за нашими пьяными качаниями, а потом нахально заявил:

– Я вам помогаю.

– Чем же? – проскрипела я.

– Не мешаю и сочувствую.

– Можешь посочувствовать, участвуя физически? – процедила я.

Нехотя Доар все-таки сдвинулся с места. Мы усадили родительницу на диван. Выглядела она чудовищно. Особенно учитывая, что к взлохмаченной, торчащей в разные стороны шевелюре диковинной шляпкой прицепилась окаменелая горгулья.

– Светлые боги, – трагично прошептала мама, ощупывая тварюшку нервными пальцами, – за что вы так со мной? Я же просто хотела пожелать вам теплых снов.

– В середине ночи? – любезно уточнил Доар. – Поверьте, даже без пожеланий сны у нас были теплейшие.

– Вы хам, молодой человек! – театрально всхлипнула она, хотя в жизни своей не проронила ни одной слезы и искренне считала, что высокородным эссам плакать неприлично. – Были хамом в двадцать лет и в тридцать хамом остались! Почему, Аделис, ты не смогла связаться магическим поводком с кем-нибудь поприличнее?

– Не свезло, – не удержался Доар от ироничного замечания, и я на него шикнула. Мол, зачем травишь испуганную несчастную женщину.

Отодрать горгулью от маминых волос без жестокости не удавалось – пришлось бы выстричь пряди, ведь белые ухоженные локоны вросли в окаменелые когтистые лапки тварюшки.

– Как же я теперь? – испуганная мама, естественно, отказавшись подстригаться под тифозную больную, смотрелась в ручное зеркальце. – Когда это дьявольское существо очухается?

– В последний раз она проспала часов девять, – задумчиво припомнила я, сколько времени мы добирались до академии.

– Хочешь сказать, что я не смогу выйти из ваших покоев до позднего утра? – воскликнула матушка.

– Ну почему же? – немедленно встрял в разговор Доар. – Сейчас все спят, никто не заметит, если вы тихонечко нас покинете… Я имею в виду, вернетесь в спальню. Главное, слугам завтра не открывайте.

– Еду вы мне принесете? – в голосе мамы мелькнуло плохо сдержанное возмущение.

– Мы с раннего утра уезжаем в город по делам, – для чего-то соврал Доар, – так что, эсса Хилберт, придется чуточку поголодать.

– Мама, он просто шутит, – стрельнула я в благоверного многозначительным взглядом. – Я обязательно занесу тебе завтрак.

– Но если это отвратительное созданье проснется, когда я буду одна, и снова нападет? – патетично воскликнула матушка, видимо, подозревая, что несчастная горгулья – не испуганный детеныш, а серийный убийца, задавшийся целью порешить благородную эссу.

– Будем честны, эсса Хилберт, просто не стоит вламываться в чужие комнаты! – выказывая некоторое раздражение, заметил Доар.

Матушка проигнорировала его, продолжая причитать:

– Светлые боги, а если она мне что-нибудь откусит? Палец или… или вообще нос?! Как я могу остаться одна в такое страшное время…

– Стоп-стоп-стоп, – категорично прервал поток жалоб Доар, – вы же не намекаете, что собираетесь спать в наших покоях?

Мы с родительницей одарили его умоляющими взглядами.

– Нет! Не обсуждается! – не терпящим возражений тоном отказал он страдающей теще в ночном приюте.

Маме постелили на диване перед камином. Она пыталась принять трагический вид умирающей властительницы, но статуя на голове портила впечатление. Я пробовала найти в душе сочувствие, но каждый раз, когда взгляд падал на фигурку, опутанную белыми волосами, хотелось издевательски расхохотаться в голос. Клянусь, я чувствовала себя отмщенной за все неприятные эпитеты, выслушанные в течение жизни, и даже немножко за историю пятилетней давности.

– Теплых снов, – пожелала я, аккуратно накрывая родительницу тонким одеялом.