Лидия Миленина - Полюби меня [СИ]

Альберт продолжительно и внимательно посмотрел на меня. Казалось, досада борется в нем с пониманием. И вдруг протянул руку, помогая слезть с уступа, ловко и быстро зашнуровал платье, стараясь не касаться моей кожи.

— Мне сложно это понять, но я попробую, — спокойно сказал он. — И жаль, что ты не даешь мне этого шанса… Сказать обо всем так. Мне было бы легче…

И мне опять стало стыдно. Ведь действительно это сближает людей. Именно это нам и нужно — стать ближе, ощутить тепло другу друга. И есть мужчины, которые лучше «говорят» о своих чувствах через прикосновения, через физическую близость, отпускают себя только в ней, не позволяя сентиментальности в обычной жизни.

— О чем, обо всем…? — тихо спросила я. Услышать признание в любви на самом деле хотелось больше всего на свете. Это наверняка сломало бы мою черту, и я бы сама шагнула в его объятия.

— О том, что со мной происходит, — усмехнулся Альберт и снова подал мне руку. — Пойдем, Тая…

Бережно держа за руку, он медленно повел меня по тропинке вдоль моря. Разочарование легким пледом опустилось на душу. Но… он ведь сам говорил, что не понимает, как выглядит любовь! Разум тут же нарисовал романтическую картинку, что он уже полюбил меня и сам не чувствует, что с ним происходит. Впрочем… может, так все и есть.

В очередной раз я не знала, что сказать. Молчала и кожей ощущала его мысли.

Тропинка вдруг превратилась в лужайку — усыпанную белыми цветами, скудными, маленькими и пахнущими солью, как многие прибрежные растения. Альберт остановился, устремив задумчивый взгляд на море. Потом вдруг мягко спросил, не глядя на меня:

— Ты была замужем, Тая… Ты еще не говорила мне этого. Что случилось? Ты ведь любила своего мужа. А он — тебя?

Что ответишь на этот вопрос оборотню, который прожил полтысячи лет, видимо, не зная любви. Что она переменчива? И тот, кто носил тебя на руках, может вдруг оказаться орущим чудовищем, недовольным каждой мелочью. Просто потому что разлюбил тебя. Потому что ты ему надоела и раздражаешь — другого объяснения превращению Стасика я так и не нашла. Любила ли я его, когда мы расстались? Наверное, уже нет. Жизнь на вулкане, жизнь в страхе убивает любовь. Мы боремся, стараемся вернуть ее, но иногда уже поздно, если это игра в одни ворота. А у меня было именно так.

— Сначала все было хорошо, — ответила я Альберту. — Мы любили друг друга… А потом… Знаешь, Альберт, в жизни все не как в мечтах. Проблемы и быт могут закалить любовь, а могут… убить. Я старалась сохранить семью, но муж, видимо, уже не хотел…

— Расскажи мне, — еще мягче сказал Альберт. И мне неудержимо захотелось довериться ему. Наверное, так жертвам катастроф или насилия, всю жизнь хранящим в душе и в памяти то страшное, что пришлось пережить, хочется рассказать кому-то сильному и понимающему. Ощутить надежные объятия, впитать сочувствие, услышать, что ты хороший — что-то очень простое и очень теплое.

Я ведь так и не выплакала до конца все, что осталось после разрыва со Стасиком. Нужно было разводиться, договариваться, кому достанется машина и шикарный диван, купленный на Новый год… Хотя… я просто отдала все Стасу — ему, видимо, было нужно.

И я вдруг заплакала. Возможно, сказалось напряжение последних дней и то старое, не пережитое до конца. Альберт присел на камень и уверенно усадил меня себе на одно колено, обнимая.

— Расскажи, я хочу понимать тебя… правда… — надо же, каким мягким он может быть!

Это было неправильно. Нужно не так… Хочешь владеть сердцем мужчины — узнавай его душевные тайны, слушай его, будь понимающей. Принимай его секреты, даже самые интимные, самые глубоко хранимые в памяти, а сама оставайся в чем-то загадочной, недоступной… Говорят, нужно так.

Но что-то внутри меня сломалось. И с текущими по щекам слезами я начала рассказывать. О Стасике, о маминой болезни, что было хорошо с мужем, и как ужасно стало после… А в конце уже просто не могла держать себя и разразилась рыданиями. Сама не понимая от чего, оплакивая свое прошлое, или от всей этой невозможной ситуации с Альбертом, другим миром, Гордейном… Когда непонятно, что делать и кому доверять. А Альберт тихонько прижимал мою голову к плечу и, ни слова не говоря, гладил меня по волосам.

— А потом тебя и вовсе похитило чудовище… — с кривой, но приятной улыбкой сказал он, когда я смогла поднять голову, а рыдания перестали тесниться в горле. Только слезы еще текли по щекам. Альберт, едва касаясь рукой, стирал их, как будто я была ребенком. А я позорно хлюпала носом… — Тая… ты очень хорошая. И... знаешь… я не понимаю твоего мужа… Теперь не понимаю. Скажи, он хотя бы не бил тебя?

— Нет, — отрицательно покачала головой я. Но в голове всплыло, как пару раз, будучи пьяным, Стасик резко отшвыривал меня рукой. И совершенно некстати подумалось, что, будь мы в нашем мире… Может быть, Альберт съездил бы ему по физиономии за все это?

— Голову оторвать твоему Стасику, — словно в подтверждение моих слов сказал Альберт, и его лицо приобрело жесткое, задумчивое выражение. — Но я виноват, я тоже сделал тебе плохо. Больше этого не повторится.

Его рука снова пробежалась по моим волосам. Без вожделения, ласково. А мне вдруг подумалось, что вообще-то моему собеседнику так много лет. Я для него маленькая девочка. Какая-то грань жизни была отрезана для него все эти годы. Но жизненный опыт, знания все равно приходят. И в нем есть сила опытного, зрелого мужчины, на которую так хочется опереться.

Я снова хлюпнула носом. Но слезы остановились. В груди осталась приятная пустота, немного теплая, как будто прорвало плотину, и старый хлам смыло водой. А еще именно сейчас я ощущала его близким человеком. В нашем поцелуе была страсть и единство, сносящее все границы. Но именно так, сейчас, было… близко, тепло. Можно было бы сказать — как друзья. Но нет, у этой близости другой оттенок. Рискованно, можно спугнуть ее, но когда я еще решусь на это?

— Альберт, скажи, — заглянув ему в лицо, спросила я. — Ведь та карта — это карта страны драконов?

— С чего ты взяла? — он напрягся, рука, которая поглаживала меня по плечу, застыла.

— Там дракончик в углу нарисован, — сказала я. — Я подумала, что это так. Ты думаешь, как туда пробраться, чтобы… Скажи!

Лицо Альберта, которое только что было теплым и близким, вдруг застыло неподвижной маской, в глазах мелькнула досада и злость. Он ссадил меня, как ребенка, с коленей, и встал.

— Если я соберусь совершить самоубийство, то это будет только мое дело! — жестко сказал он и отвернулся к морю.

Мне стало не по себе от этой неожиданной резкости. И страшно за него — даже больше, чем за себя.

— Альберт, — сделав вид, что не заметила его резкости, тихо сказала я. — Но, может быть, просто попросить портал у драконов?