Александра Стрельникова - Ветер с севера

Ветт оказался прекрасным охотником, поэтому сложностей с едой они не испытывали. Вечерами Эристор дремал у костра, щурясь через огонь на сидевшего по другую сторону старика, который, казалось, никогда не спал, потому что просыпаясь он снова видел его на том же месте, в той же позе, и волк по-прежнему лежал у его ног. А еще ветт пел. Дрожащая, непонятная уму и сердцу лесного эльфа песня летела к звездным небесам, иногда волк начинал подпевать своему хозяину, задирая лобастую голову. И Эристор гадал, что звучит более дико и первобытно — вой волка или песня ветта.

Через месяц пути все, что произошло на галере шейха, сам Бошшаэтдин, его юный любовник и та ночь, неразрывно связанная в сознании Эристора с адской жарой бани, отошли, стерлись, отодвинутые простотой и безыскусностью жизни в пути и суровостью северной зимы. Тогда Эристору начинало казаться, что очищение, о котором он просил Духа лесов, было даровано ему, но уже на следующую ночь ему снились тяжелые маятные сны, исполненные похоти и запретных забав. Слишком богатое воображение подводило своего хозяина. Он просыпался с бешено бьющимся сердцем, убежденный, что теплое тело, прижавшееся к его боку — это вновь маленький сладострастный наг. Но в неверном призрачно-размытом свете морозного утра видел рядом с собой лишь волка, а напротив замершего отрешенно старого ветта.

Старик заметно ослабел, и к вечеру уставал так, что добросердечный Эристор подставлял ему спину и тащил на себе, пока не выбивался из сил сам. Обоих гнали вперед мощные чувства, почти инстинкты. Один шел за смертью, другой за любовью, с которой связывал саму жизнь. Эристор уже давно сбился со счета, не представляя не то что какое нынче число, но даже месяц. Теперь имело смысл только то, что сейчас зима, а после наступит весна, ее же в свою очередь сменит лето, чтобы утонуть в объятиях осени, которой раз за разом суждено умирать, сраженной морозами, и быть похороненной под толщей белоснежных снегов.

Особо тяжело было из-за полярной ночи. Солнце перестало подниматься над горизонтом, лишь едва подсвечивая из-за его размытой линии мутное серое небо. Казалось бы — чего такого? Но вездесущая серость, похоже, обладала способностью забираться в саму душу, выпивая из нее радость. В такие дни Эристор думал, что путь его бесконечен, как эта ночь, что теперь до скончания века он так и будет идти следом за серебристо-серым волком, неся на себе умирающего старика ветта. Подгоняемый пронизывающим ветром и влекомый далеким образом прекрасной светловолосой женщины.

Эристор испытал что-то вроде шока, когда снежная равнина, которой они шли весь этот день, внезапно кончилась, оборвавшись у седого северного моря… Еще через два дня они, наконец, достигли селения веттов. А уже к вечеру Эристора позвали в его ярангу. Старик лежал, бережно укрытый меховым одеялом, рядом собралась вся его семья, к которой он и стремился, желая повидать перед смертью. Эристор присел рядом с постелью. Некоторое время старый ветт смотрел ему в лицо узкими глазами, в которых уже отражалась вечность. Потом негромко окликнул волка. За все время пути Эристору так и не удалось разобрать его кличку. Зверь приблизился и невозмутимо-отстраненно остановился рядом, всем своим видом говоря: «Я по-прежнему независим».

Старик погладил его лобастую голову, а потом, взяв руку Эристора, положил ее волку на холку. Зверь оскалился, но стерпел. Ветт отстранился, кивнул и что-то долго говорил, обращаясь не к эльфу, а к зверю. Волк все еще скалился, прижимая уши и искоса поглядывая на крупное двуногое существо, чья тяжелая рука покоилась на его спине. Эристор мог лишь догадываться о том, что происходило между хозяином и псом, но когда на следующее утро, узнав о смерти старого ветта, он собрался в путь, волк пошел вместе с ним…

Дальнейшая дорога, которую Эристор считал самой легкой частью своего пути — что там, знай, иди вдоль моря — едва не стала для него смертельной. Вещи, бывшие для старого ветта простыми и естественными, теперь стали проблемой — разжечь костер, да и просто найти для него сухие, годные для растопки дрова удавалось с трудом, добыть пропитание — еще большая сложность. Раньше Эристору казалось, что редкие, низкорослые леса Белого архипелага просто кишат зверьем, а теперь они опустели, словно заколдованные. Так что теперь частенько приходилось совсем туго.

А потом волк просто начал исчезать, возвращаясь к вечеру сыто облизываясь и щуря глаза на огонь. Когда же в один из дней он притащил новому бестолковому хозяину половинку тушки зайца, Эристор едва не расплакался от бессилия и стыда. Пока он жарил и с жадностью ел принесенное зверем мясо, тот не сводил с него презрительно-высокомерного взгляда.

Эристор вздрогнул, будто просыпаясь, и, с трудом вернувшись к действительности, осознал, что все еще сидит в теплой ванне Тир. Дошел! Не замерз! Не умер с голоду! Добрался… И вот она. Рядом. Такая родная, любимая, с его еще не рожденным ребенком под сердцем, а у ее ног волк…

— Эй, серая твоя морда! Иди сюда, а то воняешь почти как я.

Вместе с Тир ему не сразу, но удалось затащить волка в воду и вымыть, хотя тот и успел снова вцепиться в руку хозяину. Однако Эристор был так счастлив, что даже это не смогло испортить ему настроение. Поменяв воду, он с наслаждением вымылся сам, что-то фальшиво напевая себе под нос и поглядывая на Тир, которая смеялась, слушая его рулады. А после забрался в приготовленную для него широкую постель и, уже сонно щуря глаза, похлопал рядом с собой по кровати:

— Полежи со мной.

Тир устроилась рядом поверх одеяла, и Эристор, блаженно улыбаясь, обнял ее:

— Какая ты теперь круглая. Ана была права. Платье не подойдет.

— Что за платье?

Но Эристор уже спал. Тир еще полежала рядом, недоверчиво глядя ему в лицо.

«Неужели это и в самом деле он? Как будто и не было этого расставания. Спит… Мой…»

Потом она тихонько поднялась и вышла из комнаты. С помощью Аны ей удалось подобрать нежданному — и столь долгожданному — гостю полный гардероб, и она заботливо уложила одежду на кресле возле кровати спящего. Развалившийся у камина волк, распространяя вокруг себя одуряющий запах мокрой шерсти, в полглаза следил за ее действиями, а потом тоже погрузился в чуткую дремоту. И он, и его новый хозяин устали. Ох, как устали…

Управившись с делом, Тир снова присела рядом с Эристором. Счастливая улыбка сама собой неудержимо расплывалась на ее лице, когда она смотрела на него. Он похудел. Щеки ввалились. Черты лица обозначились резче, сделав лицо жестким, еще более суровым, но улыбка по-прежнему таилась в уголках потрескавшихся губ, а за густыми ресницами, которые сейчас отдыхали, почти ложась на щеки, прятались теплые добрые глаза. Как же Тир любила его! Она осторожно дотронулась до своего амулета из снежного хрусталя, который мирно соседствовал с деревянным дубовым листом на размеренно вздымавшейся груди спящего Эристора. Он привел его к ней. Целым и невредимым.