Екатерина Федорова - Жена Берсерка

Надо бы завтра приказать Гудню, чтобы дала ей нутряного жира, решил Харальд. Пригодится не только ей, но и тем, кто вдруг отморозит нос. Дорога до озера неблизкая, по дороге придется заночевать в каком-нибудь поселении.

От губ Сванхильд его рука скользнула на ее подбородок, потом на щеку. Теплую, мягкую.

— У тебя кожа… нет, не как шелк, — неожиданно для самого себя сказал он. — Как лепесток шиповника.

Сванхильд удивленно подняла брови, Харальд застыл.

Ненужное воспоминание вдруг выплыло из памяти — мать собирает цветы шиповника для какого-то снадобья, а он стоит рядом с ней, у цветущего куста. Смотрит на мать снизу вверх, и тянется к цветам. Они мягкие, слишком нежные для его пальцев. Сразу приминаются в руках, быстро темнея на сгибах…

На ощупь те лепестки были гладкие и бархатистые, как кожа Сванхильд.

— Давай спать, — ровно сказал Харальд. — Утром встанем рано.

Он наклонился, позволив ладоням скользнуть по ее бедрам вниз. Щекой прижался к холмику одной из грудей — задирая тем временем подол. Выпрямился, глядя ей в глаза, рванул вверх одежду, прятавшую тело.

Девчонка вскинула руки, прогнулась, пока он стаскивал тряпки. Обнажившиеся грудки коснулись его кожи, щекотно прошлись по ней сосками…

Харальд отшвырнул одежду на сундук, обнял тонкое тело. Прижал к себе, отрывая от пола — и уложил Сванхильд на кровать. Короткие пряди, выбившиеся из кос, золотистым облаком разлетелись по подушке. Синие глаза сияли звездами.

Он смотрел в них, не отрываясь, пока укладывался рядом. Поцеловал, бережно приласкав языком трещинку на губе.

А когда передвинулся ниже, к грудкам, терявшимся в его ладони, вдруг подумал — а ведь они станут больше. Набухнут ближе к родам. Жаль будет, если он этого не увидит. Родит Сванхильд, если он правильно все прикинул, где-то в конце лета…

Губы Харальда поймали ее сосок, и слова, которые Забава собралась произнести, прозвучали с дрожью:

— Я хотела спросить… ты рад, что стал конунг?

Он вскинул голову. Посмотрел, как-то расслаблено прищурившись. Серебро во взгляде блеснуло.

— А ты рада? Будешь теперь дротнинг Сванхильд…

— Я рада, что я твоя жена, — торопливо объявила Забава. И, приподнявшись на локтях, потянулась к нему. — Но я счастлива так… даже если ты — простой воин, я все равно буду рада. Прости. Надо сказать — рада, что ты конунг, так? Я рада, если ты рад.

Харальд тоже приподнялся, скользнул вперед. Забава ожидала, что он поцелует ее в губы. Но Харальд вместо этого лизнул ей горло. Прошелся языком до подбородка, заставив запрокинуть голову — и выдохнул, нависнув сверху:

— Судьбу каждого человека прядут норны, Сванхильд. И не человека — тоже. От нее никому не отвертеться. Я, честно говоря, не хотел становиться конунгом. Мне и ярлом хорошо было. Только простым воином я уже никогда не стану. Я им был когда-то. Прежде, давно. Но с тех пор я изменился… и ниже того, что я есть, быть не хочу. Однако люди обычно ценят почести и власть, которые приходят со званием конунга. Или со званием дротнинг. А ты, я вижу, этому не рада?

— У нас говорят, — со вздохом ответила Забава, — что у каждого — своя телега. Не та, которая летом — а которая для зимы…

Больше она ничего не сказала — потому что и так наговорила достаточно.

Ей вдруг вспомнилось, как приезжий ярл пригласил Харальда к себе на йоль, здешний праздник. И пообещал, что его жены и дочери примут того с почетом. Стало быть, у этого ярла не одна жена — а жены. А дочери, похоже, на выданье.

Однако говорить об этом не хотелось. У мужа и так забот был полон рот.

Харальд почему-то улыбнулся. Мягко надавил ладонью ей на плечо, заставив снова опуститься на подушки. Сказал, глядя в глаза:

— Телега, которая для зимы, называется сани, Сванхильд. Кстати, завтра ты поедешь именно в них. Значит, у каждого свои сани? Ну так мои заняты. Тобой.

И хоть Забава обрадовалась его словам, но где-то в уголке сознания мелькнула мысль — это сейчас. А потом появится дочка какого-нибудь ярла… или даже конунга. Это прежде Харальда боялись — а сейчас он баб не трогает.

— Не будь ниже того, что ты есть, Сванхильд, — объявил вдруг Харальд.

Его ладонь скользнула по ее груди, потом по животу. Замерла там. Не нажимая, едва касаясь.

— И хочу сказать кое-что еще, дротнинг Сванхильд. Ты не знаешь себе цены. Но цену тебе знаю я. А теперь, раз уж мы заговорили о том, кто на чем должен ездить… хочешь прокатиться на мне? Дорога будет ухабистой, но тебе понравится, я обещаю.

Забава, что ее саму удивило, от этих слов даже не покраснела.

Харальд опрокинулся на спину, хлопнул себя по животу.

— Вот сюда. Сначала я посмотрю на ту, что меня оседлает, потом все остальное.

Она торопливо поднялась, уселась на него сверху, поджав ноги. Подумала — кто его знает, что будет дальше. Но сейчас надо радоваться тому, что есть. Жаркому теплу его тела, тому, что он рядом…

— Волосы распусти, — попросил Харальд.

И Забава, уже взявшись за одну из кос, ощутила его руки на своих коленях. Они тут же поползли выше, к бедрам. Погладили ей живот, поросль под ним.

Она, поспешно дергая пряди, приподнялась, позволяя ладоням Харальда продвинуться и дальше.

Ласка его пальцев под завитками между ног была чувствительной, проникающей все глубже. Становилась понемногу все более скользкой, и Забава от нее задыхалась.

И хоть стоять было неудобно — очень уж широко пришлось развести колени, чтобы его тело поместилось между ними — она это неудобство ощущала смутно, едва-едва. Низ живота заплывал сладкой тяжестью, которая билась, ворочалась…

Харальд вдруг одной рукой дернул ее к себе, пригибая вниз — и Забаве пришлось упереться ладонями в подушки рядом с его головой. Он тут же накрыл ртом одну из ее грудей.

И Забаву унесло жарким вихрем — не было ничего, только пальцы его, ласкавшие внизу, под животом, горячие губы, ловившие то один сосок, то другой…

В себя она пришла, когда Харальд приподнялся с подушек, отодвинул ее назад. Ягодицы Забавы уперлись в его торчавшее копье, а сам он тут же откинулся на подушки. С хриплым выдохом опять прошелся руками по ее ногам — но уже быстро, торопливо. Обхватил ладонями талию, потянул, приподнимая.

Она опустилась на него сама — и золотистые волосы, плащом укрывшие плечи, замерцали в свете ночника. Две тонкие ладони уперлись в его живот…

Странно, подумал Харальд, задыхаясь от желания и удовольствия, когда Сванхильд неумело двинулась на нем. Сегодня, чтобы она не делала, ему было хорошо. Хотя раньше так выходило не всегда. Может, он снова меняется?

Девчонка приподнялась — и он накрыл ее ладони своими. Потом обхватил тонкую талию, сжал. Выдохнул:

— Я обещал тебе ухабистую дорогу, дротнинг.