Екатерина Федорова - Невеста берсерка

А следом заметила красавицу, что шла за чужанином.

Сначала сердце у нее оборвалось, а потом… потом Забава одумалась. И, идя к псарне, уже успокоилась. Как знать, вдруг та красавица Харальду-чужанину родня? Приехала в тревожное время, одна… значит, у самой что-то плохое случилось.

А может, девица эта из того поместья, про которое бабка Маленя рассказывала со слов Харальда-чужанина. Чудом каким-то спаслась. Тогда ее и вовсе жалко — бесприютную…

Не знай чего насмотрелась небось, рассудительно думала Забава, заходя в загон. Кобели грызлись в углу из-за костей, которые она туда швырнула. Щенки налетели стаей, закрутились возле ног. И все черные, одинаковые.

— Забавка… — донеслось вдруг сбоку.

Она повернулась — и увидела Красаву.

Под глазами у сестры залегли тени. Видно, всю ночь не спала. Смотрела с яростью, вцепившись в колья ограды…

И все, о чем говорил Харальд-чужанин — с одного удара могу изуродовать, и твою сестру ударю, если сама с ней не справишься — всплыло в памяти.

Хочешь не хочешь, а придется справляться, обреченно подумала Забава. Подхватила на руки первого попавшегося щенка — просто чтобы было за кого держаться, все уверенней себя чувствуешь.

И зашагала к ограде.

Кутенок заскулил, заскребся лапами, пытаясь залезть на плечо. Бабка Маленя, сидевшая на травке поодаль, охнула и начала подниматься.

Клубок черных псов, грызшихся в дальнем углу, распался. Кудлатый кобель, подлетев к Забаве, гавкнул — но не злобно, скорее для порядка.

— Красава… — начала было Забава.

Сестра перебила:

— Не думай, змея подколодная, что долго там пробудешь. Один раз тебя уже выкинули из тех покоев. И снова выкинут.

— Да что ты такое говоришь-то… — заохала подоспевшая бабка Маленя.

— Пусть ее, бабушка, — оборвала Забава.

И почувствовала мрачную решимость. Глянула на Красаву уже по-другому — примеряясь.

Черный пес крутился у ног — то ли ждал костей, то ли хотел быть поближе к людям.

— Осмелела, тварь? — ломким голосом спросила Красава, грудью наваливаясь на ограду. Глянула с ненавистью.

От этого крика Забава и впрямь осмелела. Выпустила из рук щенка — бережно, чуть присев. Шагнула вперед, ухватила одну из темных кос Красавы. Дернула с силой — как ведро из проруби вытаскивала…

Ограда, набранная из поперечных жердин, уложенных между опорными кольями, вбитыми попарно, затрещала. Красава, перевесившись через нее, завопила, замахала руками, пытаясь добраться до лица Забавы когтями.

И тут кобель, то ли решивший, что с ним играют, то ли на самом деле взбудораженный криками, вцепился в Красавину руку. Мгновенье Забава смотрела на это все испуганно — а потом схватилась за шерсть на шее пса. Дернула назад, оттаскивая…

Тот неохотно, но отпустил. Извернулся, куснул уже саму Забаву, но несерьезно, играючи. Даже кожи не порвал. Правда, рукав зубами распорол.

Забава поспешно отпустила кудлатую шерсть. Кобель, коротко рыкнув, отпрыгнул в сторону. Припал к земле, уставился карими глазами, вывесил из разинутой пасти длинный язык. То ли решил, что с ним играют, то ли еще что…

Красава отскочила назад. Стиснула укушенную руку, задышала тяжело, с надрывом, коротко вскрикивая на каждом выдохе:

— Ох, да что ж это… ах ты злыдня, тварь грязная… собаками? Меня?

Из-под пальцев на траву часто капала кровь.

— Еще раз ко мне подойдешь, опять кобелей натравлю, — пригрозила Забава.

От бессилия погрозила, по правде говоря. От того, что уже случилось, гадостно было.

Все-таки сестра. Хорошо ли с родней счеты сводить — и где? На чужом дворе, в чужом полоне…

А не потяни она за косу, рука у Красавы была бы цела. Выходит, тут она точно виновата.

Забава уже со стыдом вздохнула, предложила:

— Может, перевязать?

— Не трогай меня, — взвизгнула Красава.

И шарахнулась от ограды в сторону. Ей в руку тут же вцепилась бабка Маленя.

— Дай перетяну… стой-ка тихо, голубка.

— Ведьма, — с ненавистью выпалила Красава, пока бабка перетягивала ей рану платком, снятым с волос. — Опоила ярла, околдовала… вот почему он на уродину такую полез. То-то тебя эти черные псы слушаются. Ведьма. Тварь черная. Опоила. Увела…

Забаве стало обидно — а потом она, пожав плечами, смирилась. Даже посоветовала со своей стороны ограды:

— Раз так, не ходи там, где я хожу, Красава. Вдруг я еще и порчу наводить могу? Будешь потом на всю жизнь от меня перекошенная…

Сестра охнула. И, вырвав из рук Малени раненое запястье, побежала к рабском дому. Пышные бедра гнали по шелковому платью тяжкие блескучие волны.

— Эк ты ее, — пробормотала бабка Маленя, усаживаясь обратно на траву. — Ну, может, хоть отстанет.

Может, дочь конунга и судила о многом по песням скальдов — к примеру, верила, что конунг сам выйдет рубиться на хольмганг, стоит только его позвать, подумал Харальд. Как простой воин…

Но ей, по крайней мере, хватило ума не убивать Гудрема самой. А иначе его воины уложили бы в погребальную ладью конунга всех ее сестер — как родичей убийцы и наложниц. И месть, и достойный посмертный дар.

Еще и хребты бы сломали, как последним рабыням. Чтобы на том свете место для дочерей Ольвдана нашлось только в Хеле, где ютятся рабы — а не рядом с гордыми женами и дочерями свободных людей…

Харальд увернулся, уходя от удара. Подумал — все, что сказала Белая Лань, было сказано умно. Она хочет его защиты, но не хочет его ложа. Потому так откровенна. Потому и рассказала о втором мужике, с которым переспала за лодку.

Только зря она надеется на его брезгливость. Может, кто другой, из законных детей гордых ярлов, получивших свой драккар от отцов — как его брат Свальд, к примеру — и сморщился бы, услышав признания Рагнхильд.

Но его, родившегося не пойми от кого, а потом до четырнадцати лет жившего в коровнике деда как незаконнорожденный, никем не признанный ублюдок — его двумя мужиками не смутишь.

Мало, что ли, у него было девственниц? Еще одна не откроет ему ничего нового. А в жены берут и вдов, и дважды вдов. И трижды.

Мечи, звякнули, встречаясь. И еще.

Правила, с насмешкой подумал Харальд, устанавливают те, кто может себе позволить их нарушать. Та, которой я поднесу на моем свадебном пиру мой свадебный эль, станет моей женой. Будь это хоть трижды чужая наложница. Да хоть одна из моих рабынь…

Последняя мысль почему-то заставила его нахмуриться.

Он ушел от чужого замаха и попытался представить себе Белую Лань. Обнаженную, на его ложе.

Белое тело, белые волосы, голубые глаза. Дочь конунга. И в последней дыре Нартвегра она останется дочерью конунга…

Но вместо того, чтобы представить себе ее грудь, Харальд вдруг начал думать о другом.

Все, что сказала Рагнхильд, может оказаться и ложью. Ее могли подослать. Тот же Гудрем мог — пригрозив убить сестер, если Ольвдансдоттир не скажет того, что ей велено.