Екатерина Федорова - Невеста берсерка

И это правильно, думала Рагнхильд, сидя на лавке, пока две рабыни растирали ей тело жесткими льняными тряпками. Это в медвежьей берлоге, в Хааленсваге, хозяин мылся там же, где и рабы пробегались украдкой — а в доме ее отца все было как положено.

Конечно, те несколько дней, пока она заправляла делами в Хааленсваге, грязное рабье мясо в баню не совалось. Она за этим проследила.

По крайней мере, рабы в поместье Харальда оказались послушными. Что и не удивительно — с таким-то хозяином…

А вот в Йорингарде рабье мясо разболталось. Осмелело настолько, что приравняло ее сестер к себе. Хорошо, что воин, которого дал Убби, вчера сходил с ней в рабский дом. И сразу же вбил в тупые головы этих коров несложные истины — те, кто живет в женском доме крепости, всегда будут выше их. Чтобы с ними не случилось.

А те, кто живет в рабском доме, всегда будут им прислуживать.

Единственное, что ее беспокоило — как на все это посмотрит Харальд. Теперь рабы Йорингарда принадлежат ему. С другой стороны, вряд ли он станет выговаривать Убби из-за таких мелочей. И ему пока что не до этого. У берега слишком много драккаров, а в крепости слишком мало людей…

Рагнхильд блаженно вздохнула. И приказала рабыням, склонившимся над ее телом:

— Почистите мне пятки. Ногтями, дуры, не тряпками. И чтобы содрали все, до мягкой кожи.

Рабыни покорно присели у ее ног. Но тут в дверь предбанника застучали. Следом мужской голос рявкнул:

— Кто там? Все вон.

И блаженная истома с Рагнхильд разом слетела. Она вставала, недовольно сморщилась. Приказала:

— Окатите меня водой, быстро. И одеваться…

В наружную дверь продолжали колотить. Рагнхильд, скривившись еще больше, вышла в предбанник. Спросила, вскидывая руки, чтобы рабыни могли накинуть на нее шелковую рубаху:

— Что случилось? Я Рагнхильд, невеста хирдмана Убби.

Человек за дверью помолчал, потом сказал недовольно:

— Ярл велел, чтобы его баба с утра помылась.

Лицо Рагнхильд мгновенно стало кротким.

— Открой, — быстро приказала она одной из рабынь. Добавила громко: — Пусть женщина конунга Харальда заходит, я уже одеваюсь.

Даже тут, перед рабынями и единственным воином, стоявшим за дверью, Белая Лань продолжала именовать Харальда конунгом. Чтобы и другие начали называть его так же, рано или поздно…

— Ярл приказал, чтобы к его бабе никто и близко не подходил, — буркнули из-за двери. — Она зайдет только тогда, когда все выйдут.

Ольвдансдоттир ощутила легкое изумление. Но лишь на мгновение. Тут же усмехнулась, сообразив все. Харальд не хочет, чтобы очередная девка узнала, как умирают его бабы, и ограждает ее от встреч с теми, кто может что-то сболтнуть ненароком.

Это стоит запомнить.

— Сейчас выхожу, — крикнула она.

Рабыни уже надели на нее платье. Одна накинула ей на плечи меховой плащ, вторая, присев на корточки, натянула теплые сапоги.

И Рагнхильд вышла. Разглядела стоявшую в нескольких шагах от бани светловолосую рабыню, с которой ярл переглядывался тогда, в Хааленсваге — и которая ему улыбалась. Снова ощутила изумление, потому что рядом с девкой стояли сразу три рабыни.

Но одета она была так же, как и в Хааленсваге, в грубые ткани. Или Харальд все еще не простил ее за побег, или…

Тут есть над чем подумать, решила Ольвдансдоттир. С одной стороны, накидка из грубой шерсти и неприглядное платье — а с другой стороны, сразу три рабыни в услужении.

Она отошла от бани, быстро оглянулась. Воин Харальда, приведший сюда рабыню, замер у двери.

Так ее еще и охраняют?

Впрочем, в маленьком войске Харальда сейчас слишком много викингов, никогда не живших в Хааленсваге. Они могут и не знать девку своего ярла в лицо.

Не ярла, а конунга, молча поправила себя Рагнхильд. Надо привыкать именовать его только так — даже мысленно. Чтобы не оговориться потом вслух.

Шагая к себе, она размышляла над тем, где сейчас темноволосая девка конунга Харальда. Если светловолосая одета в рабское отребье — значит, платье и плащи, отобранные у ее сестер, достались другой, темноволосой.

Войдя в предбанник, Забава вдохнула кисло-горький запах дыма.

И обрадовалась. Тело, привычное к синякам, после объятий Харальда не особо и болело. Но вот между ног каждый шаг отзывался легкой ноющей болью.

А тут, глядишь, горячей водой ополоснешься — и полегчает.

Одна из рабынь тут же нырнула в парную, подбросить дров в очаг. Вторая ухватилась за накидку, которую Забава вчера наскоро сшила из двух кусков шерстяного полотна.

— Нет, я сама, — она качнула головой, отступая. Взялась за завязки на плече.

— Стой смирно, — строго сказала вдруг бабка Маленя. — И пусть они тебя обихаживают. Здесь так положено. Радуйся хоть этому, раз уж от прочего отказалась.

Забава упрямо мотнула головой.

— Я не безрукая.

И все-таки разделась сама. Правда, пришлось попрыгать по предбаннику, уходя от рук рабынь, пытавшихся ухватиться схватится за ее одежду. А синяки-то на бедрах ныли…

Бабка Маленя, глядя на это, только качнула головой. Разделась сама, зашла следом за Забавой в баню. С порога мазнула жалостливым взглядом по тонкому телу, на котором красно-лиловым по белому отпечатались руки ярла. Да и не только руки, похоже…

И сказала неспешно, присаживаясь на лавку рядом с Забавой, пока та отпихивала руки рабынь, тянущихся к ней, чтобы растереть жестким льняным полотном:

— Послушай-ка ты меня, девонька. Ярл Харальд из своих лап тебя все равно не отпустит. Ну и радуйся тому, что есть. Ты вон от золота и прочего отказалась — кому лучше сделала? Теперь в дерюжке ходишь.

— А в ней теплей, — тут же ответила Забава. — Я в шелке уже походила — так в нем зуб на зуб не попадает, до того холодно.

— Потому что сверху плащ положено накидывать. Теплый, на меху. Здесь и летом с моря дует так, что до костей пробирает. — Маленя вздохнула.

Сам ярл об этом не догадался — а теперь уж поздно, мелькнула у старухи мысль. Сестре ее, Красаве, и без плаща в шелках хорошо гулялось. Но у той телеса пышные, их никакой ветер холодом не прохватит.

Забава, устав отпихиваться от рабынь, вскочила, убежала к каменке. Встала, согреваясь в волне жара, текущей от пламени. Вздохнула про себя. Вот тут они с Харальдом и мылись… точнее, он ее мыл. А потом она его ослушалась…

Она опять вздохнула. И взялась за косу, чтобы расплести.

Рабыни, скинув в предбаннике шерстяные платья и короткие, по пояс, накидки, теперь стояли рядом с ней в одних рубахах. Потели, дожидаясь, когда она опять вернется на лавку.

— Лучше бы сами помылись, — забывшись, сказала Забава вслух, глядя на них. — Чем за мной-то гоняться.

Бабка Маленя, сидевшая на лавке и растиравшая узловатые колени, только усмехнулась. Бросила вдруг несколько слов на чужанском наречии.