Екатерина Федорова - Невеста берсерка

Она дождалась, пока вокруг соберутся восемь ее сестер. Спросила, оглянувшись:

— А где Сиври и Грюдвелл?

Одна из сестер, ее любимица, Сигрид, тихо сказала:

— Они же самые маленькие были… Гудрем, когда ты сбежала, их зарубил. Сказал, что у него нет желания дожидаться, пока они вырастут, чтобы улечься на его ложе — а за твой побег и то, что ты сделала, кто-то должен заплатить.

Я тоже заплачу тебе, Гудрем, молча поклялась Рагнхильд. Когда-нибудь. И тебе, и всему твоему роду. Самой кровавой платой.

Потом, вздохнув, сказала:

— Как вы? Ингрид, тебя вроде бы не тронули? Шагаешь, смотрю, ровно.

— Ее и Трювви оставили для ярла Харальда, — сморщившись, доложила Сигрид. — Поскольку Гудрем так и не успел взять их к себе на ложе…

— Значит, вы девственницы? — Рагнхильд глянула на Трювви и Ингрид.

Две девственницы, это уже кое-что, мелькнула у нее мысль. К тому же их оставили для Харальда. Может, он все-таки женится на одной из дочек конунга? Это будет подобающий брак, учитывая, что девушка нетронутая…

Ингрид и Трювви молча кивнули.

Нет, Трювви Харальда не очарует, подумала Рагнхильд, присматриваясь к этим двум. А вот Ингрид может.

— Как вы сейчас живете? — спросила она. — Вас хорошо кормят?

Сигрид скуксилась еще больше.

— Не все ли равно, как и чем нас кормят. Все равно мы теперь рабыни…

— Не совсем, — объявила Рагнхильд. — Ярл… то есть теперь уже конунг Харальд, позволил отдать вас замуж. Или найти мужчин, которые возьмут вас как свободных наложниц. Потому теперь вы должны привести себя в порядок. Отлежаться, снова стать чистыми и красивыми дочерями конунга…

— Да как мы ими станем? — со всхлипом спросила Ингеберг. — Эти проклятые рабыни… они даже не заглядывают сюда теперь. Нам приходится самим выносить ведра с нечистотами. Ходить на кухню за едой. Сигрид попыталась призвать рабынь к порядку, она даже сходила в рабский дом. И знаешь, что ей ответили? Что им досталось не меньше нашего. И что теперь мы тоже рабыни, так что можем и сами заботиться о себе. Они же не просят нас вынести за ними ведро с нечистотами.

Рагнхильд прищурилась. Махнула рукой, обрывая жалобы и всхлипы сестер. Твердо сказала:

— Все они еще поплатятся за свою наглость. Я научу этих рабынь уважать свободных женщин. А пока — молчите. И радуйтесь тому, что есть. Вы живы, ваши лица не изуродованы, вам дают еду на кухне. Это уже кое-что. Пересмотрите свои сундуки. Спрячьте под тюфяки на кроватях свои самые красивые платья…

Как раз в этот момент и пришел Кейлев — потрошить их сундуки.

Дуреха, подумал Харальд, выходя из комнаты. И он еще раздумывал, учить ли ее языку. Конечно, учить. Если она с такой легкостью верит ему на слово…

С другой стороны, он, можно сказать, и не соврал. Просто не рассказал ей всю правду до конца. О том, что женщины в поместье едва ноги таскают после его хирда. И может, кто-то из них еще и умрет. Он, собственно, пока что не совался ни в женский дом, ни в рабский. Со временем за всем этим будет приглядывать Кейлев или кто-нибудь еще. А он здешним подолам не сторож…

Но больше всего Харальду понравилось то, что девчонка так и не спросила о морде, горевшей на его лице после штурма. Не хочет говорить о нем при старухе?

И пусть сам он об этом не беспокоился — знал, что рано или поздно той выболтают всю правду о штурме другие рабыни — но то, что Добава промолчала, не став расспрашивать его через чужого человека, было хорошо. Она не глупа. Научить бы еще девчонку побольше думать о себе, не замечая того, что замечать не положено — и не принято…

Харальд глянул на двух баб, поджидавших в коридоре. Указал кивком на дверь, за которой сидела Добава. Те рванулись вперед, столкнувшись в проеме.

Потом он повернулся к паре воинов, стороживших проход. Подумал — Кресив вот-вот приведут.

— Сейчас сюда придет моя женщина, — объявил Харальд.

И выждал, давая воинам возможность сначала ухмыльнуться, а потом стереть ухмылки с лиц. Указал рукой на дверь опочивальни у выхода.

— Скажете, я приказал поселить ее там. И помните — с головы моей бабы не должен упасть и волос. Наружу ее выпускать только раз в день, после обеда — но при этом охранять. Один из вас всегда должен находиться при ней. Двое — сторожат вход на хозяйскую половину. Во дворе к ней никого не подпускать. Ни баб, ни мужиков.

Он помолчал, давая парням время запомнить его слова. Пусть считают, что ярл бережет свою бабу от всего — даже от других баб…

Потом нахмурился, сказал строго:

— Все ясно? В ее опочивальню пускать только тех рабынь, что к ней приставят. Больше никого. Саму выпускать один раз в день, под вашим присмотром. Головами отвечаете. Дверь закрыть, засов снаружи задвинуть. И передайте это тем, кто вас сменит.

Сделано, подумал Харальд, выходя из главного дома. Воины будут меняться, рано или поздно через этот проход пройдет весь хирд.

И воины начнут болтать о том, как ярл бережет свою темноволосую бабу. Ему останется только смотреть построже и повторять время от времени, чтобы берегли, смотрели, никого не подпускали.

Снизу, от берега, двое рабынь уже вели Кресив. Харальд, чтобы не выдать себя неприветливым взглядом или жестом, поспешно зашагал к воротам.

Он тут больше не нужен. Остальное придумают и без него.

Небо все плотней обкладывало тучами. Ветер крепчал, налетал порывами, каждый раз засыпая двор крупными, с размаху брошенными каплями дождя. Там, за устьем фьорда, начинался шторм.

Кейлев завтра останется в Йорингарде, подумал Харальд. Осенние шторма быстро не стихают, и после них на море еще долго остается крупная зыбь… а значит, сегодня он может отдохнуть.

— Ярл, — закричали от ворот. — Тут еще пару людей Ольвдана привели.

Он зашагал еще быстрей, слизывая с губ дождевые капли.

В главный дом Харальд вернулся, когда серое от туч небо начало окончательно темнеть. Близилась ночь.

Над фьордом шумел ветер. Обдирал с кустов и невысоких деревьев, растущих за стенами крепости, листья, уже начинавшие желтеть. Забрасывал их на эту сторону…

Харальд, пригнувшись, нырнул в невысокую дверь главного дома. Здесь, в Йорингарде, стены домов были бревенчатые, не каменные, как в Хааленсваге. И дверные проемы здесь прорублены низко — не как дома. Так что уже не походишь, не пригибаясь.

Он строго глянул на воинов, стороживших проход. Затем отодвинул засов на двери опочивальни, в которой сидела Кресив, бросил рабыням, как раз сейчас расчесывавшим ей волосы:

— В рабский дом. Завтра вернетесь.

И посторонился, пропуская испуганных баб.

Кресив, сидевшая на краю кровати, с радостным возгласом вскочила ему навстречу.

Харальд задвинул засов изнутри, прислонил секиру к стене. И обернулся. Посмотрел на радостное лицо темноволосой, сел на один из сундуков, стоявших у стены, кивком указал Кресив на кровать…