Василий Криптонов - Палач, скрипачка и дракон

— Прибраться? — уныло переспросил Рокко, разглядывая бардак, копившийся на полу целый год. — Но Ванесса…

— Ванессу видишь? Не видишь. Вот и я не вижу. Так что давай, впрягайся, коник, а то я тебе лицензию и вовсе никогда не выпишу.

«А то ты мне ее выпишешь когда-нибудь, — подумал Рокко, отвернувшись. — Сколько на тебя ни паши — а все „лодырь“, да „бездарность“… И толку от того, что я весь день буду здесь мусор убирать, да состав от похмелья готовить? С этим любой дурак бы управился, а я…»

Подзатыльник прервал унылый ток мыслей Рокко.

— За что?! — завопил он.

— Неча про меня всякие пакости думать с кислой рожей! — потряс пальцем колдун. — Думаешь пакость — рожу веселую делай. Пакостить — эт весело должно быть. И Энрику свою — забудь, я сказал. Не про тебя она цветет и пахнет, тебе другая достанется.

— А какая? — заинтересовался Рокко. Он смахнул со стола на пол несколько пустых склянок и уселся на их место, подбрасывая мешочек с порошком.

— Тебе скажи — ты, дурак, все испоганишь сию секунду. Терпи, ожидай, недолго уж. И с порошком поосторожней, бестолочь! Этот рассыплешь — у меня на два раза всего осталось.

Представив, что будет, если на второй раз порошка не хватит, Рокко мигом посерьезнел и убрал мешочек во внутренний карман. Нехотя сполз со стола. Да уж, хорош праздник — два раза за утро в церковь сходить, два раза Ламберто увидеть. Это ж в какой еще день столько радости привалит!

Колдун, увлекшийся проверкой содержимого баночек на полках, повернулся и, сдвинув брови, посмотрел на Рокко.

— Чего-то ты совсем скис. Подбодрить, что ли?

— Да… Праздника охота, как всем людям, — вздохнул Рокко. — А мне что? Опять тут вламывать до поздней ночи, а ночью Фабиано гуляния запретил. Вот и всей радости, что завтра отоспаться можно… А, нет, нельзя, — пьянчуг отпаивать придется.

Аргенто неожиданно позволил своему вечно хищному и злобному лицу смягчиться. Он подошел к Рокко, положил руку ему на плечо и даже сделал было движение обнять, но спохватился, что это уж слишком.

— Праздник, Рокко, это когда все дела сделал и сам собой доволен. Тогда — хоть пьяный в церкви валяйся, с балалайкой в обнимку. А ты собой доволен?

Рокко опустил голову и вздохнул.

— То-то же. Праздник ему подавай. Куда все стадо — туда и он. Я тебя из этого стада вытащил — ты мне даже спасибо не сказал ни разу, все только зубами скрипишь, волчонок ты этакий. Жениться еще придумал, от скуки, из вредности ли.

— Хоть попробую! — вскинулся Рокко. — Сами ведь говорите — из стада меня вытащили. Что ж я, как корова, каждого пинка слушаться должен? Моя жизнь, мне и пытаться. Нет — так нет, не помру.

Не дожидаясь ответа, Рокко стремительным шагом покинул дом. Ветерок ущипнул уши, взъерошил волосы.

— Ах ты ж… — Рокко выругался. — Опять шапку не взял. Да и Диаскол с ней, не возвращаться же!

Лиза нагнала семейство Маззарини у самой церкви.

— Постой, Рика! — крикнула она, оттаскивая подругу в сторону. — Давай поговорим.

Энрика смотрела на нее сумрачно, но не сопротивлялась.

— Я себя недостойно повела сегодня утром, — переводя дыхание после быстрой ходьбы, сказала Лиза. — Прости. Понимаю, ты за меня переживаешь, спасибо тебе за это. А я… Я даже поздравить тебя забыла. С днем рождения, Энрика!

Глядя в добрые глаза Лизы, Энрика вспомнила ту грустную девчонку, которая прибегала к ним в дом и сидела, съежившись, в уголке, когда к ее матери приходили «гости». Иногда, чтобы заглушить крики, несущиеся из дома напротив, Энрика брала какую-нибудь из отцовских скрипок, или садилась за фортепиано, стараясь играть как можно громче. В другое время отец бы на нее разозлился, сказал бы, что над инструментом издевается, но в такие вечера делал вид, будто ничего не замечает.

Энрика порывисто обняла подругу, шмыгнула носом у нее над ухом.

— Спасибо, Лиза. Ты меня тоже прости. У меня вся жизнь вверх тормашками…

— Держи! — Лиза, отстранившись, накинула на шею Энрике цепочку с крохотным кулоном. — Знаю, что разозлишься, но пусть это как память обо мне будет, хорошо? Обещай, что всегда носить будешь?

Энрика, грустно улыбаясь, смотрела на серебряную пластинку с выгравированным ликом Дио. На обратной стороне крошечными, почти не читаемыми буквами — молитва. Этот кулончик Лиза носила с детства. Такой ее Энрика и запомнила — грустной, молчаливой, сжимающей в кулачке изображение Дио.

— Уверена?

— Да, — кивнула Лиза. — Там, в монастыре, Дио будет повсюду.

Энрика бросила кулончик под одежду, ощутила прикосновение холодного металла.

— Ну — сразу не сгорела, значит, не совсем пропащая, — пошутила она и, встретив укоризненный взгляд Лизы, рассмеялась. — Идем! Уж какая есть, не перевоспитаешь.

Взяв Лизу под руку, она потащила ее в церковь. Родители уже прошли, и разыскивать их в толпе, заполнившей зал, они не стали. Сидячие места все заняты, в проходах между рядами толкаются, переругиваясь вполголоса, горожане. Лиза скорбно покачала головой, услышав пару крепких словечек. Энрика же и ухом не вела. Решительно растолкав хихикающих подростков в самом, на ее взгляд, удобном углу, она втащила туда Лизу и остановилась. Кафедра в центре алтаря видна отлично.

— Ну, послушаем, какие мы твари грешные.

— Нельзя так, — шепотом сказала Лиза, косясь по сторонам — не услышит ли кто.

— Мне можно, — даже не понизив голоса, сказала Энрика. — Раз уж я к этому толстяку гнилому в родню войти собираюсь.

Немного помявшись, Лиза сделала еще одну попытку образумить подругу:

— Рика, а можно ли так — замуж, без любви…

— Есть вещи поважнее любви.

— А я думаю, что нет.

— А чего ж ты тогда в монастырь собралась?

— По любви.

Они смотрели в глаза друг другу и чувствовали, что живут в разных мирах, пропасть между которыми ширится с каждой секундой. Все, что они могли сейчас сделать, чтобы не разругаться в пух и прах, — это замолчать. И они замолчали.

Краем глаза Энрика увидела Рокко, и сердце дрогнуло. Парень уверенно пробирался куда-то в сторону пареклесия, но улучил момент и махнул рукой Энрике. Она осторожно помахала в ответ.

С Рокко Энрику связывала давняя дружба. В том городке, где оба они родились, и названия которого теперь и не вспомнят, жить стало невозможно — голод, засуха, набеги разбойников разорили его вчистую. Многие тогда снялись с насиженного места, в том числе — семья Маззарини. А к ним прибился беспризорный мальчишка возрастом чуть постарше Энрики, которой тогда было пять лет.

Несколько месяцев тяжелого пути положили конец сначала глупым ссорам («А у меня-то мама с папой есть, и даже дом был!»), потом — умным ссорам («Кто ж так картошку чистит, дура? Да с этой кожуры еще неделю жрать можно!»), а потом выковали что-то куда как более прочное, чем дружба, и более долговечное, чем любовь.