Дж. Андрижески - Тень

Но он этого не сделал.

Последнее, что я мельком заметила — настороженный взгляд от дальней стены. Он сидел со скрещёнными руками, опираясь на согнутые колени перед грудью.

Образ пробыл со мной недолго.

Закрыв глаза, я тут же очутилась в окружении чёрных облаков.

Это тоже продлилось недолго.

В конце концов, после всего этого времени я знала, на кого охочусь.

И я прекрасно знала, где он.

… Свет взрывается мерцающими тенями и вспышками яркости. Я оказываюсь заброшенной в движение рук, ног и ладоней, улыбающихся глаз и губ…

Здесь живут начала.

Начало светлое.

Очень, очень светлое.

Светлость приносит облегчение, втянутый вдох, который застревает в горле и застаёт меня врасплох. Поначалу для меня даже слишком светло. Прошло так много времени с тех пор, как я чувствовала себя такой светлой. Я ловлю себя на том, что думаю о людях, местах, воспоминаниях.

О вещах, о которых я не думала уже так долго…

Ревик смеётся, глядя на меня с одеяла, распростёртого у реки; лошади щиплют траву на привязи неподалёку. Он хохочет ещё сильнее, когда я показываю ему нелепую джазовую связку, которую делала для одного из своих танцев в колледже. Он едва не плачет от смеха, умоляет показать ему ещё одну…

…Мой отец широко улыбается под освещённой моделью планет и звёзд, размером во всю комнату. Его огромные руки перехватывают и двигают медные поручни, чтобы те пели для нас…

… Моя мама, Касс и я на пляже, одетые в купальники и солнцезащитные очки с большими резиновыми носами. Моя мама безудержно хихикает, когда кто-то спрашивает у нас, который час, и она не может остановиться, даже когда Касс тычет её под рёбра…

… Мы с Джоном карабкаемся на Биг-Сур, распевая песни во все горло.

Это ощущается как все те воспоминания, но всё равно светлее — настолько светло, что я едва могу вынести, как же хорошо это ощущается. Я хочу бегать, прыгать, карабкаться, смеяться. Я хочу быть здесь с ним, но я не знаю, как находиться в таком переполненном светом пространстве, что аж перехватывает дух.

Здесь он счастлив… так счастлив.

Его мысли каскадами струятся в меня — мысли ребёнка, останавливающиеся как ножки бабочки только для того, чтобы вспорхнуть с первым же порывом ветерка, с первым новым запахом, с первым лицом с высокими скулами.

Передо мной появляется лицо женщины с чёрными волосами и прозрачными глазами.

Она такая красивая.

Она улыбается ему, и от любви в её глазах моё сердце щемит и становится сложно дышать. Это даже слишком; её любовь такая открытая, такая бескомпромиссная, такая совершенно бесхитростная, что она едва не разбивает моё сердце. Я страдаю за него, но он впитывает это, и это омывает его маленькую фигурку, оставляя его ещё светлее, чем раньше. Даже когда она отчитывает его, я вижу любовь, льющуюся на него. Её свет окутывает его тёплыми, нежными струйками, которые протягиваются через каждую структуру вокруг его тела.

Он пребывает в покое, не нуждается в объяснениях, не задаётся вопросами, не ставит под сомнение, не беспокоится о постоянности этого или о том, когда это может уйти.

Другая фигура стоит на пороге.

Простая мысль приходит ему в голову, и вот уже его руки протянуты, хватают воздух.

— Вверх! — восклицает он. — Пожалуйста, вверх!

Я ощущаю головокружительный восторг, когда большие мужские ладони хватают его за талию и подбрасывают в воздух, заставляя его ахать и задыхаться от смеха.

— Ещё! — визжит он, и я с лёгким изумлением наблюдаю за ним с мужчиной, отдаляю от него свой свет, чтобы посмотреть на их трёхкомнатный дом с черепичной крышей и длинными горизонтальными окнами.

Полы деревянные и чистые. Толстые ковры покрывают шлифованные доски. Мебель деревянная и выкрашена вручную, как и порожек перед камином, широкий и закоптившийся, то есть используемый для приготовления пищи, а не только для тепла.

Это также напоминает мне о том другом месте, где мы поженились, и я гадаю, был ли этот выбор намеренным, или просто фрагменты кое-каких давно подавляемых воспоминаний силой пробились на поверхность, чтобы ими поделились.

Женщина улыбается, сидя у того почерневшего от сажи очага, наблюдая, как мужчина опять подбрасывает мальчика, и её глаза прозрачные, с раскосыми уголками и почти полностью бесцветные. Я смотрю в эти глаза, всё ещё пытаясь обрести опору в этом новом месте, когда ступни мальчика возвращаются на землю, и он со всех ног бежит из комнаты, вылетает в раскрытую дверь и к звуку, который я не сразу опознаю.

Топот копыт.

Лошади, и они приближаются в ровном темпе.

Затем я снаружи, с ним. Девочка постарше удерживает его, сжимая его плечико настойчивыми пальцами. Она легонько шлёпает его по голове, когда он пытается вырваться, шепчет ему на ухо, и он смеётся, толкаясь в неё назад спиной, головой и ногами.

Она на две головы выше него, и у неё те же бесцветные глаза, но её лицо более округлое, более похожее на её мать. Это сильное лицо, почти азиатское, но с той же странной смесью, из-за которой так сложно точно определить национальность её брата.

Они вместе смотрят, как приближаются всадники.

Его глаза горят восторгом, взгляд не отрывается от лошадей.

Её глаза обеспокоены и почти мрачны, и она смотрит на всадников.

Взрослые видящие сидят на спинах крепких животных, которые фыркают от долгого крутого подъёма к маленькому деревянному домику. Там стоят четыре косматые лошади с четырьмя всадниками. Новоприбывшие одеты в монашеские одеяния бледно-янтарного цвета, а одно из них — цвета песка.

Они с огромным интересом смотрят на мальчика, улыбаются ему, разговаривают с ним на языке, который похож на его язык, но всё же такой другой, что он едва разбирает слова.

Они также говорят с ним в его сознании, и там он их понимает.

«Syrimne d'Gaos! Мы чтим тебя, самый Прославленный Меч. Мы несём тебе благословения с нижних перевалов, наш самый лелеемый и возлюбленный посредник!»

Их слова заставляют его смеяться.

Они также заставляют его прятаться за юбкой сестры, чьё смуглое от загара лицо хмуро морщится. Она сжимает его загорелую ручку сильными пальцами, прячет его за собой, подальше от любопытных взглядов монахов.

— Уходите отсюда! — вопит она, другой рукой показывая жест на языке жестов видящих. — Он не ваш святой! Он мальчик, который всё ещё ест траву и улиток!

Мальчик истерически хохочет, держась за её юбку.

Траву и улиток!

Элаши, его сестра, всегда такая смешная.

Однако его родители, подошедшие к двери, серьёзны и не смеются над её словами. Они кланяются монахам, когда те спешиваются с лошадей, и они шикают на Элаши, которая всё ещё жалуется, что они испортят каменную тропинку, которую она только вчера поправила.