Мари Явь - Атомное комбо

Свен уставился на меня в надежде услышать перевод, я же молча продолжала разглядывать коллекцию его пластинок.

— Зачем тебе пластинки твоей же жены? — Я поставила одну, заводя граммофон. — Ты не устал от неё?

— К чему такие…

— Ты ещё не пожалел, что променял нас на неё?

— Пэм, всё не так просто. Знаю, это трудно понять. Но я расскажу тебе всё, только давай…

— Похоже, что нет.

— Но сейчас точно пожалеет, — произнёс Атомный, и Свен забился в его руках. — Спроси у него, Пэм, насколько сильно он любит свою жену.

Когда я задала вопрос, Свен в конец озверел, рыча и извиваясь, и это уже можно было принять за ответ. Граммофон усугублял ситуацию, создавая иллюзию её незримого присутствия, а полубрат меньше всего хотел, чтобы его женщина находилась (даже её голос) рядом с такими ублюдками. И уж тем более, чтобы видела его униженным и избитым сопляками в собственном доме.

Я вернулась к столу, разглядывая вещи, на нём расставленные.

— Ранди говорит, что не верит тебе, — переводила я. — Что ты можешь знать о любви? Твоей жене когда-нибудь приставляли автомат к груди? Ты видел, как она умирает от голода? Говорил ей, что всё хорошо, когда хуже уже быть не могло? Смотря, прикасаясь, целуя, ты понимал, что можешь уже больше никогда её не увидеть? Ты ни черта о любви не знаешь. И о войне, к слову, тоже. — Наклонившись, я смела всё со стола на пол. Шум заглушил ковёр и музыка. — Но Ранди может дать вам прочувствовать это. Любовь и войну. Прямо здесь. — Я провела ладонями по гладкой дубовой поверхности. — Боевое крещение персонально для тебя. Дагер своё испытание выдержал блестяще, а ты?..

— Да чтоб вам… — из последних сил прохрипел Свен. — Если вы хоть пальцем…

— А между тем Дагеру не присваивали героя, — продолжила я, и его взгляд изменился, как по щелчку пальцев. Он забыл о своей любви и вспомнил о тщеславии. — Да-да, я принесла его сюда. Смотри. — Я достала из кармана орден. — Никогда бы не подумала, что мне доведётся отдать его владельцу. Вручить по смерти — уникальная возможность. Он твой, так что… давай я помогу тебе его примерить.

Теперь уже Свен затаил дыхание не из-за удавки.

Забравшись на стол, я села напротив полубрата и придвинулась к краю. Мои ноги касались его колен. Я наклонилась, чтобы приколоть орден, но в последнюю секунду замерла.

— Погоди. — Я заглянула Свену в глаза. — Нашему ордену нечего делать на вражеской форме. На чёрном он не будет смотреться, так что если ты не возражаешь… — Я стала расстёгивать его рубашку, вызывая у полубрата бурю возмущения, а у Ранди тихий, полный предвкушения смех. — Послушай, Свен. Ты виноват передо мной очень во многом. Мало того, что ты меня бросил, ты ведь ещё фактически породнил меня с вражеским генералом. Но то, что произойдёт сейчас… — Высвободив последнюю пуговицу из петли, я снова, с особой значимостью продемонстрировала ему боевую награду. — …не имеет к твоей жене никакого отношения. Забудем пока об этой женщине, и попытаемся представить, что ты виноват передо мной лишь в том, что заставил воображать твою смерть.

— Что?.. — недоумевал он, наблюдая за тем, как я наклоняюсь. — Что ты собираешься?..

— На фоне остальных твоих грехов, этот кажется пустяком, — согласилась я, проводя рукой по левой стороне его груди, примеряясь. — Но знал бы ты, как я мучилась этим вопросом. Это было каким-то наваждением. Как именно ты умер? Быстро или медленно? Тебя контузило, и ты потерял сознание? Тебя разорвало взрывом? Возможно, ударной волной тебе раздробило кости, и ты умирал долго и мучительно от внутренних повреждений или от потери крови? Или тебя застрелили? В голову? В грудь? Сгорел? А может тебя убили свои же солдаты, не желая подчиниться приказу? Живя при госпитале, я не могла думать ни о чём другом.

Я собрала пальцами кожу, приближая к ней иглу колодки, но Свен начал дёргаться, как бешеный, и игла его оцарапала.

— Постарайся сидеть смирно. Я знаю, тебе уже давно не терпится. Ты об этом мечтал намного дольше, чем засадить Еве Кокс. Подумать только… Красавица жена, дети, дом, звание героя. Жаль, не всем так везёт. Я знала людей намного честнее, добрее и во всех отношениях лучше тебя, но они погибли, тогда как ты…

Ранди натянул ремень так, что Свен не мог больше думать ни о чём, кроме катастрофической нехватки кислорода. Он выгнулся в спине, пытаясь ослабить давление ремня, выпятил грудь, предоставляя себя в моё полное распоряжение.

Стоит сказать, что происходящее не приносило мне ни малейшего удовольствия. С Хизелем и Митчем было проще, и хотя я считала, что грех Свена тяжелее, одного понимания было недостаточно. Я хотела это почувствовать.Так, как это чувствовал Ранди, нависнув над полубратом и уставившись в его выпученные, немигающие, как у рыбы, глаза. Казалось, между ними шёл молчаливый диалог. Как если бы Ранди обвинял его в том, что Свен не ценил то, что уже имел. Мать, семью, дом, понимание, уважение. Ему хотелось лучше, больше, выше. Не любовь, а тщеславие заставило его так легко отречься от того, чего у самого Ранди никогда не было. И от того, что было ему всего дороже.

Да, его упоение происходящим можно понять: это была вражда двух солдат, стоящих по разные стороны баррикад, ненависть неприкасаемого к дваждырождённому, злость на то, что даже после всего произошедшего, Свен обладал на меня большими правами, чем он сам, чем Ранди. И полубрат отвечал ему равной ненавистью, хотя для того, чтобы её проявить, он мог использовать лишь взгляд.

И, боже… он ведь ещё не знал самого главного.

Когда мы вышли из кабинета, Ранди выглядел обманутым. Он смотрел на меня так, словно хотел спросить «и это всё?». Если бы я сказала, что мы вышли просто перекусить и немного сбросить напряжение перед вторым раундом, он бы поверил. Он готовился к этой встрече слишком долго, чтобы посвятить ей от силы полчаса. Отчёт времени пошёл ещё с тех самых пор, как Ранди увидел полубрата в Раче и скрыл это от меня.

А теперь всё позади? И что мы сделали? Всего лишь вручили ему его собственный орден. Само собой, Ранди был разочарован, хотя и догадывался, что до конца я не дойду. Если я не смогла отрезать мизинец Дагеру, вряд ли я отважусь убить собственного брата.

Атомный чувствовал себя так, словно удавка всё это время была на его собственном горле. Я ограничивала его. Не давала выхода его жестокости, которую он копил шесть лет и которую я старательно подогревала.

Когда я обернулась, он смотрел на свой браслет как на петлю виселицы, а не как на обручальное кольцо. И у меня в голове возникла мысль, что нас тоже связывает не любовь, а лишь взаимная ненависть, и когда она себя исчерпает, когда уже некого будет ненавидеть, от нашей связи ничего не останется.