Мари Явь - Атомное комбо

На этот раз холод шёл не снаружи, а изнутри. От сердца. Я чувствовала, как он разливается в груди, в животе, течёт по плечам, поднимается к горлу.

— Тебе лучше трижды подумать, прежде чем решаться на подобное, — заключил глухо Ранди. Чем теснее он прижимался ко мне, тем холоднее становилось. — Твои руки слишком важны для меня, Пэм. Ты должна обнимать меня. Это всё, что от тебя требуется. Вот так…

Иначе я в два счёта стану самым озлобленным, психованным, беспринципным ублюдком на свете.

Как… любопытно.

Дело шло к осени. Как только стало холодать, все наши мысли были лишь о том, как бы согреться. Мы так исхудали, что любой сквозняк теперь мог закончиться летально. Объятья… они больше не спасали. Мы чувствовали лишь кости и сухую, тонкую, как пергамент, кожу. Прикосновения теперь не лечили, а увечили.

Война забрала у нас последние радости. Её проклятые, загребущие руки дотянулись даже до наших голосов. Звуки сползали с наших губ, неразборчивые, глухие, ленивые. Я знала, что доведись мне умирать, я даже не смогу озвучить последнее слово.

Не иди за мной, оставайся здесь. Это приказ. Если съешь то, что от меня останется, я не буду в обиде.

Хотя, минутку… однажды, перед тем, как начнутся затяжные чёрные дожди, Ранди принёс с собой радостную новость. Одну единственную, такую крошечную, нелепую. И при том, что это никак не было связано с едой, мы были по-настоящему счастливы.

— Особняк разрушен. Там камня на камне не осталось. Ни стен, ни фундамента, ни черта.

Я испустила сиплый возглас.

— Вся улица перепахана, — продолжил Ранди, пытаясь улыбнуться. — Там теперь ни одного солдата. Натуральное кладбище.

— Правда? Ха-ха…

Парадокс: мы были рады уничтожению собственного дома. Его давно надо было сравнять с землёй, похоронить всё зло, которому он был свидетелем и соучастником. Я знала, нам никогда не оставить в прошлом то, что там произошло, если эти проклятые стены буду непоколебимо стоять и всё помнить. Нам назло.

— Расскажи, как это было, — попросила я, и когда он закончил, недоверчиво уточнила: — Правда? И кабинет отца? И спальня матери? И комната дознания? И граммофон? И все пластинки? Больше ничего нет?

— Только копоть. Но и она там ненадолго. Дожди.

Тандем огня и воды стёр с лица земли мерзейшее место на планете. У.Р.А.

— Ха-ха… Я должна это увидеть. — Ранди отрицательно покачал головой. — Тогда расскажи снова.

И он послушно рассказывал. И ещё раз. И ещё.

Но прав был тот, кто сказал, что лучше один раз увидеть. Поэтому для меня это стало заветной мечтой: взглянуть на Рачу, разрушенную самолётами и артиллерией Сай-Офры, теперь на самом деле «преображённую».

Мне это удалось нескоро. Перед этим прошло много дней, костляво-голодных, холодных и пасмурных… Но однажды стало очень светло: выпал снег. Я почувствовала это по запаху, ещё до того, как проснулась.

Где-то вдалеке стрекотал пулемёт, лаяли собаки.

— Ранди, — прошептала я. Будить его из раза в раз становилось всё тяжелее. Страшнее. — Послушай. Собаки…

Мысль работала лениво и лишь в одном направлении: утолить голод. С некоторых пор для меня между собакой и едой стоял знак равенства. Лай если и сулил спасение, то только от голода, а не вообще, глобально. Но ведь на этот раз это было именно то самое, глобальное спасение: наша армия ступила на отвоёванную территорию. В Рачу вернулся хозяин.

Повернувшись набок, я мазнула пересохшими губами по щеке Ранди.

— Я скоро вернусь. — Меня было едва слышно, но Атомный всё же сонно завозился.

Когда он открыл глаза и понял суть моей затеи, было уже слишком поздно: я почти выбралась наружу. Из уродливой безопасности, в прекрасную смертельную опасность. Там было свежо и чисто.

— Нет, Пэм! Не вздумай! Вернись!

Я обернулась на этот панический, тихий вопль, который, казалось, забрал у Ранди остатки сил. В последние дни я не видела его за едой. Всё, что приносил, он отдавал мне и в итоге так ослаб, что не мог даже встать на ноги.

Я выбралась из затхлой темноты, подставляя лицо небу, с которого сыпался похожий на сахар снег. Он иголками колол кожу.

Лай становился громче. Пулемёт строчил яростнее. Я различала человеческую речь. Родную речь. Боже… Почему этот тошнотворный мир вдруг стал таким прекрасным? Я оглядывалась по сторонам, доводя себя до головокружения. Всё, куда только хватает взгляда, накрыто белым — флагом поражения и смирения. Маленькие бугорки на дороге — мертвецы. А ведь когда-то здесь был цветущий сад, богатый город, а теперь кладбище, снег и пепел. Поломанные, выдранные с корнем деревья. Обгоревшие руины домов торчали из земли, как гнилые зубы.

— Не стреляйте! — надрывался кто-то совсем рядом, за углом. — Я свой! Свой я! Меня заставили! Не стре…

Его заткнула короткая очередь. «Карателей» приказано было расстреливать на месте.

— Гори в аду, сука, — проворчало в ответ. — Отпусти собак, Игги, кажется, там ещё прячутся.

Я потащилась на звуки голосов.

Живые люди (в последнее время мы видели только мёртвых). Свои солдаты (этих не видели никогда). После двух лет безнадёги я наконец-то увижу лица наших защитников, загляну в их преисполненные жаждой мести глаза, увижу в них своё отражение.

Пачкая ладони об копоть стен, я завернула за угол и остановилась. Я не чувствовала ни холода, ни боли, ни усталости. Я смотрела, как плавит свежая кровь девственный снег, и внутри, под рёбрами, разливалось живое, дрожащее тепло.

Улицу прочёсывали солдаты в светлых и длинных, как сутаны, полушубках. Ангелы с обветренными лицами, недельной щетиной и пулемётами в руках. Возле них сновали здоровые, как кони, овчарки.

— Там ребёнок! — Один из них заметил меня и ткнул пальцем.

— Игги, держи их! Держишь? — крикнул другой и побежал ко мне настолько быстро, насколько это позволял гололёд.

Он закинул оружие за спину, оно болталось и било его по затылку, прикрытому сбившейся шапкой. Ангел упал на колени, когда оказался рядом, протягивая руки и боясь прикоснуться.

— Что ж это… — Его голос надломился. — Что же это такое…

Он закрыл своё морщинистое лицо ладонями, сгорбился, его плечи задрожали. К нам подходили другие солдаты. Даже Игги, удерживающий двух рвущихся с поводка овчарок, приблизился на шаг.

Трудно представить, что они увидели. Взрослые мужчины, солдаты… почему-то они плакали, как дети, столкнувшись именно со мной.

— Если кто-нибудь из вас после такого спросит, какого чёрта я пошёл на войну… — Не договорив, мужчина вскинул автомат и прошёл мимо меня.

— Пойдём, — прошелестела я, беря старого солдата за мокрую ладонь. — Нам нужно спасти…

— Идём, идём, кроха, — ответил тот, поднимая меня на руки. — Рассказывай. Ты тут лучше нас знаешь, кого спасти, а кого убить.