Karol Demon - Черный Король

Открывалась одна коробка за другой, и Анна уже с трудом сдерживала резкость нетерпения и горечь разочарования. Время неумолимо приближалось к назначенному часу, а наряды все никак не могли удовлетворить вкус. Пока мадам не открыла одну из последних коробок. Глаза Анны вспыхнули восторгом — вот оно! То, что нужно!

— Беру, — голос прозвучал безапелляционно. За такое чудо отдать можно сколько угодно.

Темное, цвета неба южной ночью платье было усыпано множеством крохотных мерцающих звездочек — и не понять, то ли золотые они, то ли драгоценная крошка. Шаровары в тон платью. Туфли глубокого синего тона, также переливающимися звездочками. В отдельных полупрозрачных мешочках — множество браслетов, обращающих руки в драгоценные наручи. И тонкая сетка на волосы, украшенная звездами покрупнее.

— Где я могу переодеться? — вопрос был задан по-хозяйски и не подразумевал отрицательный ответ.

Мадам кивнула, следя за шустрыми красотками, у которых глаза загорелись на наряды, которые достойно демонстрировать лишь в кровати за закрытыми дверьми, показала юноше дорогу рукой — старинная ширма с витыми ножками раскрывалась, словно восточный веер.

Отсюда голоса казались далекими, даже невнятными, словно гул. Анне предстояло самостоятельно избавиться от платья, справившись с крючками корсета и многочисленными лентами, которыми перетянул ее Атоли. Непосильная и сложная задача для той, у кого нет под рукой ножниц. Но Учинни ждал сюрприз. Кто-то подошел сзади и прикоснулся к платью ненавязчиво и услужливо.

— Мадам прислала меня помочь, — ловкие пальцы стали тянуть за ленты, расстегивать маленькие крючки, вынимая их из петель. Подушечки скользили по гладкой коже, вызывая мурашки вдоль позвоночника. И голос… Этот голос знакомой нежностью расцветал в ушах.

Кажется, много лет назад тоненьким голоском так говорил мальчик, боявшийся монстра в глубокой яме.

Анна, погруженная в непристойные мечты, поначалу не сразу осознала, что происходит. Однако касания пробегались иголочками не только вдоль позвоночника, но отдавались слабым покалыванием в руке, вырывая из грез.

— Ве… Верон? — полнящаяся удивлением девушка обернулась, не веря своим ушам.

— Ах, Анна… — притворное удивление насквозь было пронизано ледяным равнодушием. Верон сузил свои прекрасные глаза и криво улыбнулся, разглядывая невесту, с которой сползало платье, стекая по ее плечам лишним предметом гардероба. — Чему ты так удивилась? — юноша дернул за очередной крючок, а затем потянул за ленту, разглядывая синяк, расплывшийся на предплечье Учинни. — Красивый наряд… Так ты собираешься заключать договоры с партнерами? Признаюсь, вид у тебя будет престранный… Вряд ли всерьез воспримут опиумную девочку в блестящих кружевах. — Верон сам дернул платье вниз, и то упало на пол, тогда как юноша сделал шаг вперед и вжал Анну в стену.

— Верон? — Анна была настолько ошарашена, что не сопротивлялась напору. — Что… что ты делаешь?

И тут, в столице, и в этом закутке, скрытом ширмой, которая может упасть в любой момент.

— Как глупо, правда? — юноша окончательно сдернул платье с Анны, которая выглядела такой жалкой, что ее хотелось нахлестать по щекам. Кажется, что они поменялись местами. — Ты голая, передо мной… И я тебя раздеваю. То есть ты уже раздета. Побежишь? Поднимешь скандал? Столица. Центр города. Знаешь, никакие деньги тебя не спасут от проклятья, если ты сношалась с…тварями из глубин могил.

Анна не стала ждать, ее пальцы резко сомкнулись на шее Верона, который вновь казался ужасным, как тогда, когда валялся полураздавленным на полу собственного дома.

— Я тебе сказала оставить меня в покое, — девушка презрительно скривила губы, глядя прямо в лицо бывшему жениху. — Чего ты добиваешься?

Верон отступил. Сделай он еще шаг, и ширма могла бы упасть, но явно такого желания у настойчивого юноши не наблюдалось, а потому он впился ногтями в плечи Учинни, врезаясь в них болью.

— Кукла пустоголовая. Марионетка. Вот ты кто! — захрипел юноша, закашлялся, но не покраснел, как все люди, а побледнел. — Обещание ты дала мне. Не исполнишь его… Пожалеешь.

— И что ты мне сделаешь? — прошипела в ответ Анна, походящая на разъяренную фарфоровую куклу — если бы куклы могли быть живыми. — Вот тебе прощальный поцелуй и больше ты ничего не получишь!

Она впилась в губы, желая сделать больно, а не доставить наслаждение.

Но юноша не отстранился, а только сильнее прижал Анну, и ее ранящий поцелуй, словно не трогал, не пугал, как обычных людей пугает ярость и злость.

— Ты обещала, что с Вероном будет покончено, — сказал тихо. — Ты обещала, что Верона не тронут.

Все обновившиеся чувства Анны шептали, что что-то не так, что лучше бы позвать Его, однако простой человеческий гнев затмевал алым глаза.

— Оставь меня в покое, и никто тебя не тронет, — раздраженно обронила девушка, разжимая пальцы и намереваясь отодвинуть мерзкого мальчишку, смотреть на которого было даже неприятно.

— Для этого ты должна выбрать…жизнь или смерть, — Верон вновь вжал девушку в стену, которая был обита шелком. — Только тогда я решу, оставить тебя или нет, — добавил он, не обращая внимания на состояние Анны. Настойчивость, сравнимая с одержимостью, выспрашивала, вытягивала, выманивала слова из девушки, как отраву. — Скажи, что смерть тебе всего милее.

— Да пошел ты! — разъяренно воскликнула Анна, отталкивая Верона прямо на ширму. Девушку душила совершенно не свойственная ярость — как будто кем-то внушенная или как вынужденная защита. Гнев стучал в ушах, бился в унисон с сердцем и все сильнее пульсировал в узорах, оставленных Королем, разогревая их, делая видимыми. Как алые струйки огня, что бегут быстрыми ящерками и оставляют ожоги.

Однако боли она не чувствовала — только гнев, ярость, возмущение и негодование. И Анне было все равно, что сейчас ее увидят в почти раздетом виде — какая разница ей до этой толстой матроны, у которой жизни осталось на один укус, или разряженных девок, своими прелестями покупающими себе платья? Все равно они скоро умрут. Как и все. Все умирают. Даже Верон умрет.

А она — нет. Она будет жить, как обещал Король.

Но ширма не упала. Она устояла, или это Верон выгнулся назад, вновь выпрямляясь, никто на свете не смог бы ответить. Юноша окинула голую девушку взглядом паука, который замечает каждую деталь, каждую вздувшуюся венку ярости.

— Анна! Ты и правда стала мертвой, Анна…

Ласковый голос сменился холодным хрипом. Кожа на лице юноши разорвалась, из нее вылуплялось что-то страшное — что-то, что не следует видеть.

Ярость сменилась ужасом, осела холодным липким потом и блестящим инеем, от которого индевели щеки. Анна вжалась в стену, не в силах оторвать взгляда от жениха, который на ее глазах превращался в одно из тех чудовищ, что бродят невидимыми в отдалении от тропок загранного мира. Которых не видно, но от одного ощущения присутствия которых накрывает беспомощностью и слабостью. От которых не сбежать — обычным людям.