Марина Ли - Пограничье

— У волков все боги кровавые, но Койольшауки — мать всего сущего, она самая ужасная. И уж если ее колокольчик упал на землю, жди моря крови. Простите, господин Эро, я человек не суеверный, но вот это, — широким жестом обвел двор, захватив дом, сарай и обломки будки, остановив указательный палец напротив кармана, в котором Пауль спрятал янтарный камушек, — это меня пугает. Еще раз прошу прощения.

Старший следователь круто развернулся и поспешил по дорожке в сторону осиротевших без калитки ворот, тихонько бормоча:

— В руке моей пучок сонной травы.

Я бегу по молочной реке к тебе, о богиня!

Мои ноги быстры, словно ветер,

Мое сердце открыто для жизни!

Не лиши меня радости мысли…

Не звони в колокольчики смерти, о богиня!

Койольшауки, я твоя безымянная тень…

Сон и сном-то назвать было нельзя. Так, временное помутнение сознания и никакого отдыха. Но я и этому забвению была рада, потому что веселая и жизнерадостная Оливка в последние тридцать семь с половиной часов вела себя как маленький гнусный монстр. Она хватала Зойку за уши и плакала, швыряла в меня моими же бусами и рыдала, плевалась молоком, сто раз сходила по большому в пеленки, пыталась съесть жуткого черного жука в хрустящем панцире и снова плакала, когда я не позволила ей это сделать.

Короче, я абсолютно выбилась из сил, а приобретенный опыт уверил меня в следующем.

Первое. Все мужики предатели. И Павлик Эро — главный из них. Бросил меня одну с этим маленьким чудовищем!

Второе. У меня никогда не будет детей. Нет, детки славные. В принципе. И особенно, когда чужие и не навсегда.

Третье. Юлка героиня! Ей надо медаль выдать. Я тут от одной с ума схожу. А у нее их четверо!!!! Все мальчики — кошмар! — и трое из них близнецы.

Парадоксально, но после мыслей о Юлке Ясневской мне полегчало. Все-таки есть под луной человек, которому хуже, чем мне.

С этой приятной мыслью я и провалилась в яму сна, чтобы вылететь из нее через непростительно короткий отрезок времени, словно пробка из бутылки шампанского, потому что кто-то навалился мне на грудь страшным грузом и, дыша в лицо рыбой и кислым молоком, потребовал:

— Да проснись же, наказание мое! Уходить отсюда надо! Срочно!

Афиноген почти не изменился с нашей последней встречи. Он по-прежнему был пушист, рыж и толст — последнее я ощущала с, прямо скажем, болезненной отчетливостью — и отличался от себя прежнего только тем, что на голове у него появилась парочка маленьких симпатичных рожек.

— Афиногенушка, дай поспать, а? — попросила я, ощущая себя жалкой и немощной, закрыла глаза и попыталась спрятать голову под подушку.

— С-с-с-сонья, — просвистел он страшным голосом, — я не шучу.

— А я что, по-твоему, смеюсь? И слезь с меня, чудовище!

Спихнула котяру на пол и села на кровати.

— Черт! До чего же спать хочется!

— Выспишься у эльфов. Да шевелись ты, проклятье! Меня из-за тебя на второй... Ты куда собралась?

— В ванную. Надо же мне себя в порядок привести...

— В порядок?.. — Оливкин хранитель задохнулся от возмущения, но когда я потянула на себя дверь в коридор, Все-таки нашел в себе силы, чтобы произнести:

— Для кого? Для Гринольва? Тогда ладно.

И добавил, словно выплюнул:

— Говорят, он любит ухоженных сук.

Я замерла у открытой двери. Остолбенела. Только не вожак клана Лунных Волков.

Было холодно и безветренно. Снежинки, медленно танцуя, кружили в морозном утре, неспешно опускаясь на деревья, на крыши домов, на покосившуюся ограду дома старейшин, на столб, на цепь и на меня.

Было холодно, но кожа уже почти не ощущала колючих прикосновений кружащегося в воздухе снега. Просто хотелось спать. Лечь здесь же, у столба, подтянуть колени к груди, скрутиться калачиком — и уснуть. Навсегда. Как же сладко было бы умереть, но кто же мне позволит?! Смерть — это тоже побег. А от Лунных Волков не сбегают.

Хлопнула дверь и снег заскрипел под тяжестью чьих-то шагов. Поднять голову, чтобы посмотреть, кто пришел? Нет сил. Да и желания нет. Какая разница? Кто бы это ни был, ничего хорошего меня не ждет.

— Поднимись!

Цепь звякнула, когда за нее дернули, рана на шее вспыхнула ослепительной болью, и я встала на ноги, стараясь не думать, не чувствовать, а главное, не пытаться угадать, что сейчас произойдет.

Волк был высок и красив. Наверное, красив, для кого-то другого, кто не знал, насколько сильно он похож на моего мучителя.

— Прав был братец, — проговорил пришедший и взвесил в теплой руке мою правую грудь, — красивая и выносливая.

— Жаль, что не моя, — обвел пальцем отметину на левом плече и сокрушенно цокнул языком, а потом потянул за цепь, подтаскивая меня к себе еще ближе.

— Впрочем, когда ты ему надоешь... — тяжелая ладонь легла на спину и медленно поползла вниз по позвоночнику до ягодиц. — Когда надоешь, возьму тебя к себе.

Прижался носом к затылку и тихонько застонал, втягивая в себя мой запах.

— Пахнешь ты просто... изумительно! Ни с чем не сравнимо.

И вдруг отпустил меня, сорвал с себя плащ и решительно накинул мне на плечи, отбросил упавшую на глаза зеленую прядь, оскалился хищно и произнес:

— Все равно моя будешь.

— Все равно моя будешь... — повторил едва слышно, спустя месяцы, когда я стояла у портала для перехода в Школу Добра. — Меня не обманешь.

Он смотрел на меня злыми желтыми глазами, потирал отвратительный ожог на щеке и ухмылялся. Он знал.

Осторожно прикрыла дверь и оглянулась на Афиногена.

— Еще раз назовешь меня сукой, и я скормлю твои кишки бродячим собакам.

Ангел-хранитель испуганно прижал уши к голове и попытался оправдаться:

— Прости, но я подумал, что в кризисной ситуации тебе лучше быть злой, чем испуганной.

Всегда лучше быть злой.

Не говоря ни слова я достала из дорожного сундука «Откровенный костюм авантюристки», в который входила черная юбка-брюки, зеленая обтягивающая кофта, короткий плащ с утепленным капюшоном и легкие сапоги с небольшим квадратным каблуком.

— От повозки придется отказаться, — пробормотал Афиноген, но умолк, поймав мой раздраженный взгляд, потому что в тот момент я вытащила переноску для Оливки, которую мне дядюшка Гаюн подарил.

Рожок для кормления, запасные пеленки, Зойкин поводок. Быстрый взгляд на часы — я уложилась в шесть минут. Отлично. Еще три минуты потрачены на переодевание, минута на то, чтобы устроить Оливку за моей спиной.

Кажется, я готова.

— Зойка, к ноге!

Слух обострен до предела, ноздри трепещут, выискивая опасные запахи. Я ничего не боюсь, я не боюсь никого. Я последняя рыжая волчица из древнего, как луна, рода, я буду жить свободной.

Распахнула двери и едва не закричала от ужаса, врезавшись в твердую мужскую грудь.