Вероника Мелан - Пообещай

– Не мне, подруге Эмии…

Чего разоткровенничалась? Ему какая разница.

– Точно не найдете для меня минутки? Может, прогуляемся?

Ему упорно качали головой – извините, мол, некогда, очень важное дело.

– Ну, как хотите, милая Калея.

Шагнул навстречу, взял ее за руку, мягко и щекотно коснулся тыльной стороны ладони усами и губами, заглянул в глаза.

И она вздрогнула.

Возможно, от того, что он назвал ее по имени. Или, может, потому что никогда еще не видела, чтобы в чьих-то глазах отражался край Вселенной.

Немодный человек в майке с надписью «Zeuss» уже уходил, когда она спросила:

– Простите, а Вы кто?

– А Вы как думаете?

И ей улыбнулись так тепло, что сердце распустилось бутоном розы.

– Это был он, точно тебе говорю!

«Ты обо мне сказала?»

– Сказала. Почти… Сказала, что жду не для себя – для Эмии.

«А он?»

– Ушел.

Тишина.

– Но это же не значит, что он не вернется? Вернется…

Калея вовсе не была в этом уверена. Черт, она – курица, упустила Крониса, самого КРОНИСА, который стоял с ней рядом.

– Послушай, я его не сразу узнала. Вообще, если честно, не узнала – дядька с пузом. Кто бы знал, что он такой?

Эмия молчала – песчинки не шевелились.

Калея вздохнула.

– Будем ждать.

И покинула чужое жилище под перешептывание травы на клумбах.

Колчановка.

Дарин давно считал себя взрослым, выросшим из состояния детской сентиментальности, мужчиной, но вот уже вторые сутки (с перерывами) сидел, уткнувшись щекой в теплую материнскую ладонь.

Его любили, его кормили, его гладили. И не отпускали.

Мать плакала. Слушала его рассказы о детстве, терла покрасневшие от слез глаза и все выспрашивала детали – где находился интернат, как в нем кормили, повезло ли с воспитателями? А драки? Ведь не обошлось же, наверное, без драк…

Дар врал. Не искривлял всю правду намеренно, но часть ее упускал из виду. Слез и так хватало – ему хотелось, чтобы родители улыбались.

Он силился вспоминать хорошее. Его находилось мало: скрипучие качели, которые он любил, раскидистый тополь у ворот, сладкий компот, который в столовой варили хорошо. Молчал, что качели постоянно оказывались заняты, что за то, что однажды взобрался на дерево, получил ремнем по заднице, что компот доставался редко – по два стакана забирали старшие.

А дальше, как учеба-армия-работа, – там веселее.

Мать беспрестанно квохтала – нужно ведь свежих вареничков, картошки, сбегать за сметаной. Ведь Дар еще побудет, ведь он же никуда пока не собирается?

С надеждой смотрел молчаливый отец.

И Дарин не уезжал.

Здесь, в Колчановке, на удивление красивыми оказались закаты – долгими, тихими и живописными.

Сидя на крыльце, Дар часто смотрел на небо – курил, думал, вспоминал. Или говорил с ней – той, которая оставила после себя в его сердце дыру.

«А я тебя не забыл, – бросал грустные взгляды на облака. – Я тебя очень жду… Больше, чем ты думаешь».

Ему стало почти хорошо – здесь, с семьей он ощутил, что более не один, но все еще одинок без нее – без Эмии.

– Возвращайся…

Кипели приготовления к посадочному сезону – правил и чинил во дворе инструменты отец, перебирала пакетики с семенами мать – рассказывала ему о том, как налаживали быт после переезда, как долго становились на ноги – место новое, ни знакомых, ни друзей, ни работы. Как после она решила устроиться педагогом в местную школу – «поначалу было тяжело, дальше поехало…»

Она учила малышей математике.

Чернели пласты огородных грядок – вскоре они прорастут огурцами, картошкой, луком, редисом. И заботливые руки будут поливать, полоть, удобрять, окучивать…

Совсем иначе после его рассказа о Воротах – с нежным трепетом – стала относиться к Эмии мать.

– Надо ж ведь, – качала головой часто, – нашла в себе столько доброты, поделилась… И самой хватило, и тебя спасла.

Слезы печали оборачивались слезами счастья. Она думала, что Эмия обычная, только очень добрая. Не скажешь ведь: «Богиня» – не поверят.

Теперь Эмию с радостью и надеждой ждали в гости.

– А когда она приедет?

– Не знаю.

– Далеко гостит?

– Очень, – Дар изворачивался – а как еще? – В другой стране.

– Охохоюшки-хохо, – раздавалось следом. – А дату свадьбы назначили уже?

– Нет еще. Договоримся… позже.

Тадеуш слушал разговоры молча, но свет с его лица больше не ушел. Разгладилась и часть морщин.

– А то, может, она сразу после своих сюда, а? – с надеждой спрашивала Карина Романовна.

– Мам, я не знаю…

– А ты ей позвони?

– Хорошо, позвоню.

– Спроси. А то, может…

Спать он по обыкновению ушел на второй этаж бани – там привычнее. Долго ворочался на жесткой и слишком пустой кровати. Когда стемнело, вышел на балкон, закурил.

Как все изменилось…

Неделю назад он не хотел жить – думал, все пустое. Сегодня почти счастлив. Безмерно благодарен судьбе и всем Богам сразу за Эмию, за то, что все так, как случилось.

Он дома.

Дома.

Когда-то он не верил, что это слово применимо к его жизни.

– Ты все сделала реальным. Тебя ждут здесь, слышишь?

Разговаривая, Дар всегда смотрел на небо и верил (хоть краешком сознания), что его слышат.

– Они тебя очень любят, ждут. Мечтают, чтобы мы поженились. И я мечтаю, – добавлял тихо.

Небо молчало. Светило далекими звездами; глухо брехали вдалеке собаки.

– Приходи…

Ему делалось стыло и промозгло, если думал, что больше не увидятся.

Другую ему не надо.

Только Эмию.

Даже если будет ждать всю жизнь.

Астрей .

(Ólafur Arnalds – Fyrsta)

Ее звали, ее там ждали.

Она видела это по их глазам. Глазам Дарина, в которых застыла глубинная боль вперемешку с надеждой. Глазам его матери, осветившихся сердечной благодарностью. По тихому «спасибо», которое время от времени шептали губы Тадеуша.

Ее ждали.

Но Кронис так и не пришел.

То ли Калея… То ли монеты…

То ли все шутка.

В полночь Эмия вылетела из собственного окна с одним-единственным желанием – никогда больше обратно не возвращаться. Никогда, ни за что, ни в какие времена. Она устала… Она желает отыскать потайное место, соорудить там себе подушку из облаков, затворить вход и уснуть. Чтобы проспать сто-двести-триста лет. Чтобы больше вообще не просыпаться.

У него все хорошо.

А у нее дотлел фитиль надежды.

Под ней море огоньков – запахи, звуки, голоса, смех. Но она уже почти не принадлежит этому миру, и дело не только в отсутствии тела.

У души угасал запал.

Ей пора. Не получится вечно сидеть у монитора, не хватит сил вечно ждать – жить чужими эмоциями и разговорами. Ей хочется говорить самой. Ходить своими ногами, есть своим ртом, чувствовать своим сердцем.