Эрика О'Роурке - Создательница

— Ты переиначиваешь мои слова. Я не Куджо.

Но этот разговор был слишком знакомым.

— Если ты хочешь, примерь себе его обувь… [1] Занять его место, идиома ( прим. пер .).

— Этого я точно не хочу. Учитывая то, как он топает своими рабочими сапогами, его можно услышать с расстояния в милю! Это совсем не одно и тоже.

— С моей позиции, это выглядит очень похоже. А эта позиция находится на краю игрового поля, потому что ни один из вас не хочет позволить мне сделать что-то самой, хотя это моя жизнь.

— Знаешь, что? В одном отношения я должен с ним согласиться: у тебя пугающая склонность принимать чьи-то удары на себя, не задумываясь о последствиях.

Я вскочила с кровати.

— Значит вот как, я не задумываюсь о последствиях? Если мы не остановим Серафимов, они продолжат охотится за магией и мной. Я хорошо разбираюсь в математике, Люк. Я могу подсчитать вероятности намного лучше, чем ты себе представляешь. И для меня шансы не велики.

— Тогда позволь мне защищать тебя.

— Я хочу сама себя защитить. Я хочу сражаться. Если я должна занять место в кругу Дуг, то хочу выбрать это место сама, вместо того, чтобы кто-то другой диктовал его мне.

— Никто тебе ничего не диктует. Но если ты умрёшь, то умрёт и магия. И тогда всё было напрасно, — он замолчал. — Я не хочу тебе потерять.

Я не принадлежала ему, поэтому он не мог меня потерять, но я не стала указывать ему на этот факт.

— Ты ведь сам сказал, что мне суждено вершить великие дела. Спасти магию. Остановить Серафимов. Разве это не великие дела? Или избавится от Антона?

— Не делай так, чтобы твоя жизнь зависела от смерти другого, Мышонок.

— Как сделал ты? — слова вырвались и прозвучали более колко, чем мне хотелось, и он отвернулся. — Всё, что ты делаешь, это покаяние для Тео. Вся твоя жизнь — памятная служба. Ты ничего не делаешь исключительно для себя.

— Нет делаю.

— Назови хоть что-то одно. Всего лишь одну вещь, которую ты сделал для себя — не для наследника, не для пророчества, а только для Люка.

— Я не целую тебя, ведь так?

— Ты не хочешь меня целовать?

Конечно же это хорошо, потому что уж я точно не хотела его целовать, как бы не сверкали его зелёные глаза и какими бы решительными не были его губы, такие соблазнительные и в то же время сулящие неприятности. Я не хотела целовать Люка и испытала облегчение узнав, что он чувствует тоже самое.

Он громко рассмеялся.

— Я хочу целовать тебя, пока ты не увидишь звёзды. Пока ты так сильно не потеряешься в нас, что больше не сможешь найти дорогу назад. И если бы речь шла о пророчестве, тогда я сделал бы именно это: так сильно впутал бы тебя во всё, что ты больше не смогла бы вырваться. В твоих венах течёт магия, — сказал он, взял меня за запястье и прижал пальцы к пульсу. — А также через твои лёгкие и сердце, а в мозгу она показывает тебе образы. Я держу тебя, — его свободная рука провела по моим волосам, обхватила моё лицо. — Да, к чёрту, я хочу тебя поцеловать.

Я сглотнула, почувствовала, как его дыхание коснулось моих губ, а его лоб нежно прижался к моему. Я нашла его плечи, не для того, чтобы притянуть его к себе или оттолкнуть, а только, чтобы почувствовать их ширину и силу, мягкий изношенный лён под пальцами и тепло его кожи под ним.

— Теперь я понимаю, — сказал он. — Ты боялась, что я хотел тебя не ради тебя самой, а только из-за пророчества, потому что ты Сосуд. А ты хотела, чтобы я ценил Мо.

Я не ответила, потому что осознание того, насколько хорошо он меня знает, лишило меня дара речи.

— Я пытаюсь действовать обособленно от пророчества, чтобы ты не сомневалась в том, что я чувствую или в том, кто мы такие. А это означает, что я не могу целовать тебя, потому что так действовал бы наследник. Кроме того, — продолжил он и отошёл, — я дал тебе обещание, а я знаю, как важно для тебя, когда держишь слово.

В дверь постучали. Когда она распахнулась, Люк исчез, хотя я ещё ощущала его где-то поблизости. В комнату вошли оба моих родителя. Мама, в руках поднос полный еды и отец, нагруженный дополнительными одеялами и с изрядной порцией недоверия.

— Думаю, у тебя появилась температура, милая. А ну марш в постель, — я позволила ей снова себя накрыть и прислонилось к изголовью кровати, в то время, как она ставила мне на колени поднос. — Суп, крекеры и немного спрайта.

— Спасибо.

Отец оглядел комнату.

— Ты говорила по телефону?

— Э…

Телефона нигде не было видно, и это неудивительно, потому что я оставила его в школе, вместе со школьной сумкой. Но я указала на антологию коротких рассказов на письменном столе.

— Испанский, — сказала я. — Я переводила вслух.

Он положил стопку из подушек и одеял мне в ноги и медленно повернулся вокруг, разглядывая комнату.

— Испанский.

— Sн.

Я съела ложку супа, откусила от крекера и подняла маме большой палец вверх.

Её лицо немного расслабилось, и морщинки беспокойства вокруг рта разгладились.

— Пойду закончу готовить ужин, — сказала она, прикоснувшись к плечу отца.

— Я сейчас буду, — сказал тот, а затем направил своё внимание на меня. — Билли хочет, чтобы ты пришла завтра.

Я знала, что он ещё не отказался от попытки использовать Люка и меня.

— Он сказал, зачем?

— Полагаю, поставка. Скажи ему, что ты болеешь.

Я фыркнула.

— Значит это твоё решение проблемы? Я не могу весь оставшейся год болеть гриппом.

— У тебя его и сейчас нет.

Я съела ещё немного супа и сосредоточилась на рисунке моего лоскутного одеяла.

— Мо. — сказал отец, и серьёзность в его тоне заставила меня поднять взгляд и посмотреть на него. — Билли пробует сейчас что-то другое. Он думает, что нашёл способ покончить с Экомовым навсегда, своего рода «чудо-оружие». Он становится слишком самоуверенным, а это именно тот момент, когда может пойти что-то не так.

— А разве этот милый человек не заслужил бы именно это? — спросила я. «Чудо-оружие» Билли как раз пряталось в моём шкафу. Он не стал бы убирать для моего дяди даже рождественские огни, не говоря уже о русской мафии. Я испытала облегчения, пока вновь не возник вопрос, как далеко зайдёт Билли в своём стремление убедить меня.

— Здесь я с тобой согласен, но я не хочу, чтобы тебя в это втянули.

— Слишком поздно.

Морщинки вокруг его глаз казались более глубокими, плечи более понурыми.

— Я прошу тебя ради матери. Если уж ты хочешь наказать меня, то не можешь найти способа, чтобы не причинять боль ей? Или себе самой?

— Я не хочу тебе наказывать, — ответила я и с удивлением пришла к выводу, что говорю правду. — Я не могу прекратить работать на Билли, если хочу и дальше защищать Колина. Мама это понимает, и ты тоже должен понять. К чёрту, это ведь практически что-то вроде семейной традиции у Фитцджеральдов!