Марина Суржевская - Дикарь [СИ]

Шерх подхватил меня, усаживая на поверхность, накрытую тканью. Мы оба приняли это за стол и вздрогнули, когда раздалось протяжное «дзынь!»

Клавесин! О Духи! Хенсли усадил меня прямо на клавиши, накрытые тряпкой!

— Шерх!

Дзынь!

— М-м-м?

Останавливаться он не собирался, вклинился между моих ног, стягивая вверх платья. Торопливо, жадно… Горячие мужские ладони уже исследуют мои бедра и дергают батист панталон…

Дзынь!

— Шерх! Я сижу на инструменте!

— Отлично, — выдохнул он мне в шею, прикусил кожу. — Сиди.

Сиди? О Духи!

От его прикосновений и поцелуев у меня кружилась голова, и хотелось только одного… Ему тоже. Соединение — жесткое и такое желанное потрясло обоих. Я застонала, откидывая голову и прогибаясь в спине. Дзынь-дзынь, пропел клавесин. Шерх глухо и сдавленно зашипел, словно все ещё пытался сдержаться. Но я уже царапала ему шею, я тянула за темные, неровно отрезанные пряди, я требовала большего! И с проклятием он начал двигаться, сильно и сладко, избавляя меня от страха и оставляя лишь наслаждение.

Несчастный инструмент свихнулся, клавиши подо мной нажимались от каждого движения, и клавесин исполнял какую-то какофонию звуков! Дзынь-бин-бон! Бон-дзынь-дзынь! Симфония страсти для двоих, что могла бы свести с ума музыкантов! Но мы уже не могли остановиться, мы могли лишь продолжать.

И когда я смотрела в лицо этого мужчины — искаженное, с темными горящими глазами, страшное и бесконечно красивое, я кричала про себя три слова, что не могла сказать вслух.

Эйлин… Маленькая девочка, что сидела со мной в норе, просила отпустить фрегат и хрустела печеньем — эйлин.

Я не знаю, как относиться к этому.

Я должен ненавидеть, ведь эйлины — это зло, что проросло внутри меня, что выжигает меня. Но Линк? Крошка, засовывающая листики мяты мне в рот? Пытающаяся помочь и не знающая, как объяснить мне эту помощь?

Когда я думаю об этом, раскалывается голова, и стужи становится больше. Вот только теперь я знаю рецепт избавления. Надо всего лишь спуститься вниз, сорвать несколько травинок у ограды и прожевать. Так просто. Горькие листочки, пряные стебельки, и нет стужи, что почти убила меня.

Я могу жить, дышать, чувствовать… Могу целовать Софи. И это понимание — что я могу быть с ней, могу прикасаться, трогать, брать — подкашивает так, что я прислоняюсь к стене.

Я не знаю, как относиться к этому.

Но я точно знаю, чего хочу в данный момент. Хочу так сильно, что у меня сводит челюсть и плавится тело. Уже не от холода. От невыносимого желания. Рыжая что-то сотворила со мной, проникла под кожу, впечаталась в сердце.

Сам не знаю, как делаю этот шаг к ней. От необходимости вновь ощутить ее жар я схожу с ума. Рыжая не ветер, все верно… Рыжая — огонь, что воспламеняет тело и сжигает душу дотла. Я впиваюсь в ее губы, стаскиваю платье, пытаясь добраться до груди с красными сосками, желая втянуть один в рот и застонать от вожделения. Желание выворачивает наизнанку, мне больно от этого чувства.

Дзынь-дзынь?

Усадил Софи на какую-то хрень вместо стола. Она идеально подходила мне, самое то, чтобы закинуть стройные ножки себе на поясницу и врезаться в нежное тело. Клавесин, точно. Вот как называется эта звенящая дрянь, что истерила под задом Софи. Вряд ли эту штуку хоть единожды использовали подобным образом. Звуки она издавала гадкие, но остановиться я не мог. Рыжая под моим телом такая сладкая, нежная, такая тугая и горячая, что в глазах темно. Не вижу ничего, кроме закушенных губ Софи, не чувствую ничего, кроме нее. Тело горит, пах сдавливает сладостный спазм, в висках стучит… Мне хочется стянуть с нее всю одежду, но я понимаю, что не могу остановиться, да и времени слишком мало… Но одна мысль о том, как она лежала бы здесь обнаженная, с разметавшимися рыжими кудрями, освещенная солнцем и открытая для меня, заставляет меня издать животный хрип и ускориться. Я врезаюсь в нежную плоть с такой одержимостью, что на миг становится страшно. Страшно причинить Софии вред, сделать больно… но она смотрит на меня затуманившимися глазами, облизывает свои порочные распухшие губы, стонет, и я вновь врываюсь в нее целиком. Держу бедра, смотрю в глаза, двигаюсь. Резче, сильнее! Дзынь-бон-дзынь — стонет под девушкой клавесин, отзываясь на каждый удар струнами. Влажная плоть соединяется с восхитительно грешным звуком. И когда Софи почти кричит, я закрываю ей рот губами, опускаю ладонь между нашими телами и глажу пальцами чувствительный бугорок. Кусаю… Ловлю отчаянный женский стон. И взрываюсь, ощутив, как сжимает мой член тело Софии. Мы улетаем одновременно, и клавесин издает последний протяжный и мучительный дзы-ы-ынь!

— Да-а-а, — выдыхаю я, а Софи тихо стонет и пытается свести дрожащие ноги. Мне никогда ещё не было так хорошо…

— Слезь с меня, — я толкнула Хенсли, пытаясь выбраться из-под его тяжести. Шерх навалился сверху, уткнулся губами мне в шею. Эхо удовольствия все еще жило во мне, заставляя сладко жмуриться.

— Что ты там говорила насчет ужина? — поднял голову Хенсли.

— Совсем обнаглел, — фыркнула я. Шерх все-таки отстранился и поставил меня на пол. Даже платье поправил, с усмешкой глядя в глаза. Я мучительно и запоздало покраснела, вспомнив, как минуту назад стонала и извивалась. Духи, я сошла с ума. Увы.

Шерх застегнул свои штаны и отошел к окну.

— Линк вернется через пару часов, не переживай за нее. Думаю, с ней все будет в порядке. Теперь.

«А с нами?» — хотела спросить я, но вовремя прикусила язык. То, что происходило между нами, можно назвать безумием или помешательством. Но разве Хенсли хоть раз давал мне надежду на большее? Нет. И я сомневалась, что с ним это большее возможно.

Отвернулась, торопливо завязывая ленты на лифе.

— Софи? — Шерх тронул меня за плечо, развернул, всмотрелся в глаза.

— Изумительно, как ты смог их так быстро развязать, — пробормотала я, делая вид, что озабоченна лишь лентами.

Он криво улыбнулся.

— Идем вниз?

— Да.

Он пошел первым, проверяя прочность ступеней. Я осторожно двинулась следом, кинув последний взгляд на музыкальную комнату и клавесин. Ткань сползла с инструмента, обнажив лаковую поверхность и светлые клавиши. Я тайком помахала клавесину рукой и устремилась вниз.

На первом этаже Шерх повернулся ко мне.

— Мне надо идти, — сказал он.

— Хорошо, — я кивнула, чувствуя неловкость и не зная, что сказать. — У меня остался пирог, если хочешь…

— Не надо, — он мотнул головой и нахмурился. Постоял, развернулся и скрылся за дверью. А я снова ощутила желание разреветься. Ну что за день такой?

Линк вернулась, когда я перемыла все тарелки, собрала мусор во дворе и накормила питомцев. Я как раз подсовывала под нос дракону мясо, когда появилась моя крошка. Растрепанные кудри, сияющие зеленые глаза и прозрачные крылья за спиной. Она вскрикнула, увидев меня, и крылья свернулись, а потом исчезли, словно растаяли.