Ольга Богатикова - Портниха [СИ]

Я в этот день отправилась на работу чуть раньше обычного, и не потому что в «Милагро» меня, как и всегда, ждала куча работы, а потому что просто захотелось немного прогуляться по просыпающемуся городу.

Едва вышла за порог своего дома, как настроение взлетело буквально до небес — на улице оказалось тепло, а с растущего рядом дерева звонко распевала песни какая-то птаха. Словом, четверг обещал быть чудесным.

Когда пришла в ателье, открыла все окна, чтобы впустить в помещение весну — вместе с ее трелями, светом и запахами.

Между тем, за компанию с весной в «Милагро» явился и первый посетитель — ранний и совершенно неожиданный.

Едва я повесила на крючок свое пальто, как кто-то постучал по подоконнику одного из открытых мною окон. Обернулась и увидела Конора Руби — того самого мастера на все руки, который с рекордной скоростью починил мне несколько недель назад швейную машину и которого настойчиво сватает мне в мужья моя одноклассница Марита.

Дверь «Милагро» была заперта, поэтому Конор стоял на отмостке у распахнутых створок и улыбался.

— Алира, доброе утро!

— Привет, Конор, — улыбнулась я в ответ. — Как твои дела?

— Потихоньку, идут, да не торопятся. А у тебя? Заказов много?

— Хватает, — ответила я. — Хотя бывало и больше.

— Тогда я тебе еще работы подкину, — усмехнулся Конор. — Моей матери нужно сшить платье. Поможешь?

— Конечно, — кивнула я. — Приводи маму. Все сделаю в лучшем виде.

— Маму я привести не смогу, — в его глазах на мгновение мелькнул грустный огонек. — Она парализована, и совсем не может двигаться.

— Ого! — изумилась я. — И давно с ней это случилось?

— Давно, — ответил Конор. — Шестой год уж пошел. Знаешь, ее в последнее время очень тяжело поднимать и переворачивать. У мамы что-то происходит с мышцами, и любые движения причиняют ей боль. Я купил для нее специальное постельное белье из магически обработанного волокна — то, которое само растягивается под лежачим больным. Знаешь, отличная оказалась штука. Дорогая, конечно, но своих денег стоит. Хотел ещё купить немного одежды из такой же ткани, а она, оказывается, не продается. Нужно шить на заказ.

— Совершенно верно, — кивнула я. — При изготовлении таких вещей нужно учитывать кучу индивидуальных особенностей фигуры.

— Так ты сошьешь платье?

— Конечно. Только тебе придется отвести меня к матери, чтобы я сняла мерки.

— За этим я и пришел. Ты ведь открываешь ателье только через полтора часа, а мы с мамой живем неподалеку — в соседнем доме. Можно пойти туда прямо сейчас, чтобы ты не отвлекалась, когда придут твои заказчики.

Да, так, пожалуй, будет удобнее всего.

Я взяла свои инструменты, блокнот для эскизов, снова надела пальто и вышла на улицу.

— Фасон платья обсудишь с моей тетушкой, — говорил Конор, пока мы шли по дороге. — Это сестра матери, она проводит с ней большую часть времени.

— Вы ухаживаете за ней вдвоем?

— Да. Больше родни у нас нет, а нанимать сиделку — не вариант, среди них попадаются очень грубые и неаккуратные особы.

— Что же случилось с твоей мамой, Конор?

Он коротко вздохнул.

— У нее всегда были проблемы с сосудами, Лира. Она их в молодости даже лечила несколько раз. Потом лечиться бросила, а они ей этого не простили. Сейчас к этой проблеме добавились другие: с кровью, с костями и мыщцами, — он устало махнул рукой. — Эти годы мама живет на капельницах и магических инъекциях. Причем, большая часть из них — обезболивающие. У нее ведь поначалу был только частичный паралич, она даже сидеть могла. И говорить. А теперь только лежит и стонет.

Господи… Как же все это, наверное, тяжело — и самой госпоже Руби, и ее родственникам. То-то ты, Конор, вкалываешь, как вол, с утра до ночи, без праздников и выходных. Магические инъекции стоят недешево, да и все остальные препараты для лежачих больных тоже.

Да уж.

Бывает ведь так: работает рядом с тобой человек, здоровается каждое утро, а ты понятия не имеешь, как он живет и что у него в этой жизни происходит. Особенно если он не привык жаловаться и все свои проблемы решает самостоятельно.

Идти действительно оказалось недалеко — через пять минут мы уже были на месте. Поднялись по широкой лестнице на второй этаж старого кирпичного дома. Дверь квартиры Конор открыл своим ключом.

В прихожей нас встретила миловидная пожилая женщина, пухленькая и с очень уставшим взглядом.

— Здравствуйте, — вежливо сказала она мне.

— Доброе утро, — ответила я.

— Тетя, это Алира. Она сошьет для мамы платье, — сразу объяснил Конор.

— Как здорово, — обрадовалась женщина, принимая у меня пальто, — проходите, пожалуйста.

Мы прошли вдоль длинного узкого коридора, а потом попали в просторную светлую комнату — чистую, хорошо проветренную, с большой кроватью у стены, на которой и лежала моя клиентка.

Мать Конора Руби оказалась невысокой очень худой женщиной с бледной желтоватой кожей и острыми чертами лица. Когда мы подошли к ней вплотную она открыла глаза и посмотрела прямо на меня. От ее взгляда по спине мгновенно побежали мурашки. Потому что этом взгляде не было ничего. Ни чувств, ни эмоций. Только тупая безысходность и равнодушие.

Я перешла на магическое зрение и глубоко вздохнула.

В нашем обществе принято сострадать людям, которые ухаживают за тяжелобольными родственниками. И правильно, ведь это требует большого количества физических и душевных сил — нужно реагировать на каждый вздох и стон, бегать по целителям и аптекам, нужно забыть о собственных желаниях и полностью посвятить себя данному человеку. Каждый день — это битва с болезнью и далеко не всегда эта битва бывает выигранной.

Однако мы часто упускаем из вида, что означенному родственнику все-таки приходится хуже. Особенно если он осознает, что стал для дорогих ему людей обузой. Госпожа Руби это осознавала.

— Ида все слышит и понимает, — тихо сказала мне ее сестра. — Можете с ней поговорить. Правда, она ничего не сможет вам ответить.

Я кивнула, продолжая рассматривать клиентку, и то что видела меня совсем не радовало. Некоторое время назад эта женщина наверняка была веселой, живой, энергичной. Наверняка много работала, имела твердый характер. Теперь же передо мной лежало истерзанное физическими и душевными муками создание, которое хотело только одного — умереть. И судя по ее энергополотну это желание вот-вот должно было исполниться.

Рыхлые болезненно тонкие нити, черная гниль, которая захватила почти половину энерготкани… Жить ей осталось два-три месяца, не больше. И сделать с этим уже ничего нельзя.

Я отчетливо видела: Ида Руби долго сражалась со своим недугом. Ей, сильной и активной, без сомнения, было ужасно мерзко находиться в темнице собственного тела, которое вдруг перестало слушаться. И невероятно стыдно осознавать, что ее беспомощность прибавила забот сыну и сестре.