Настя Чацкая - Кричи [СИ]

Она взбегает по лестнице в свою комнату и захлопывает за собой дверь, прижимаясь к ней спиной, в очередной попытке спрятаться от нагоняющих призраков. Она чувствует, как останавливается сердце, когда видит посреди аккуратно застеленной постели ядовито-зелёную коробку с жёлтыми буквами, которую оставила на кассе, рядом с ним .

У неё подгибаются дрожащие ноги.

Она закрывает себе рот ледяной ладонью и сильно жмурит глаза, давясь закипающим в горле огнём. Кричать не получается.

Снова.

Ты задыхаешься.

Ты задыхаешься, не успевая раскрыть глаз, сморгнуть то ли сон, то ли явь. Ничего. Только чувствуешь взмокшую ночную рубашку, которая почти впиталась в твою раскалённую спину. Чувствуешь влажную от пота простынь и прилипшие к лицу волосы.

Медовые, мягкие кольца блестящих волос.

Они повсюду — тянутся к плечам, лезут в рот. Они мокрые и солёные, а ты садишься и распахиваешь губы, словно пытаясь напоить свои лёгкие воздухом, как водой. Простынь в твоих кулаках стиснута так, словно если разжать их, на шею рухнет тяжёлое лезвие гильотины. Наконец-то.

Снова они.

Снова твои мертвецы. Строятся в ряды, смотрят на тебя, зовут, проклинают, боготворят. Их голоса, словно из утробы. Ты их мать. Ты вынашиваешь каждого из них. Каждый — ненавистный плод, и хочется выдрать его из себя, голыми руками разорвав живот.

А они говорят говорят говорят. Словно каждый из них забрался в костный мозг, въелся в сознание и живёт, питается твоим разумом, жизненной силой, тобой. Пока ты сидишь, глотаешь кислый воздух и пытаешься заставить себя дышать.

Дыши.

Она никому не говорит.

Никогда и никому не скажет, кто приходит к ней каждую ночь. Кто стоит у её постели, возглавляя этот отряд усопших. Кто смотрит так, словно их смерть — это её вина. Кто не говорит с ней, лишь думает за неё, запускает в неё руки и скребёт по черепной коробке ногтями, в попытке добраться до сознания. Она никогда и никому не скажет, что в эти моменты она не может закричать, как в кошмарном сне.

Она мечтает закричать прямо ему в лицо. Разорвать его эластичные барабанные перепонки, пустить кровь из его ушей. Она мечтает предсказать ему смерть.

И не может.

Иногда Лидии кажется, что банши в её голове сводит её с ума.

Иногда она ловит себя на том, что решительно шагает по улице. Адрес, неизвестно откуда знакомый ей, стучит строевым маршем, чужим голосом. Этот адрес вплавили ей в кости, вырезали по коже с изнанки. Она знает, куда идёт. И когда осознаёт это, тут же останавливается. Останавливается от ужаса. Обхватывает себя руками от ужаса. Начинает дрожать, потому что чаще всего это ночь, и она почти раздета. Босые ноги исколоты мусором улиц и исцарапаны асфальтом. Её сознание ведёт её к Питеру — от этого хочется схватить себя за горло и душить, пока оно не сдохнет. И, может быть тогда, Питер умрёт вместе с ним.

Иногда она просыпается в аду. Как сегодня.

Когда будто не проснулся, а досрочно умер. Обливаясь ледяным потом, забывая о том, что сердце может биться без её помощи, и она помогает ему — дышит, почти задыхается, пытаясь лёгкими стимулировать сокращения заходящейся мышцы. Пока не исчезают все эти люди вокруг постели. Пока вместо них не остаётся отравленная полудымка и шёпот голосов на самом краю сознания.

Это значит, что сегодня они больше не вернутся. И это не худший вариант.

Не худший.

Она повторяет это про себя, когда становится под прохладный душ. Смывает с себя пот и остатки сна. Дурацкого сна, от которого будет тошнить ещё несколько часов. Пытается смыть с себя кожу, но она лишь краснеет и жжёт. Жаль.

Говорят, что травмированные люди становятся сильнее. Говорят, что сильнее их делает то, что не убивает, даже ударив со всего маху. Даже если прямо в голову или в сердце. Врут.

Лидия не чувствует себя травмированной.

Ей кажется, что если она посмотрит в зеркало, она увидит дыру посреди своего лба. И стены ванной комнаты, заляпанные кровью. И железный глок в собственной руке. Иногда она это и видит, когда смотрит в зеркало.

Иногда ей кажется, что банши в её голове уже свела её с ума. А иногда — что это сделал Питер Хейл.

— Мартин?

Голос Джексона можно было бы назвать обеспокоенным, но это всего-лишь помехи в трубке. Помехи вперемежку с долбёжкой музыкальных басов по ту сторону сотового. Какой-нибудь из новейших айфонов, или что-то типа этого, чёрная зависть местных тусовщиков, которым до Уиттмора ещё расти и расти. А потом ещё расти. И ещё.

— Мартин, это ты?

— Привет.

Голос Лидии слегка хриплый — она слышит это, благодаря громкому эхо динамика. Так бывает, когда звонишь в другой город. Или на другой материк.

Так бывает, когда звонишь человеку, который когда-то был тебе дорог.

— Сейчас, повиси, — кричит Джексон, стараясь переорать музыку. — Ты ждёшь? Всё нормально, жди, я не слышу. Всё ещё не слышу, сейчас… хэй, Лео. Отнеси это за наш столик, а я сейчас… я сказал, я сейчас вернусь! Привет, Клео, отлично выглядишь. Нет, не один, я подойду немного позже. Да. Да, мы вон за тем столиком. Скоро буду. Хорошо, Мартин, ты ещё здесь?

Музыка резко становится приглушённой, словно кто-то захлопнул звуконепроницаемый шлюз. Только басы, будто издалека. Лидия прикрывает глаза, наклоняет голову и касается горячим виском железной цепи качели на которой сидит, слегка отталкиваясь ногой от земли.

— Не устаёшь развлекаться?

— И тебе привет.

— Почему тебе до сих пор не платят деньги за твои бесконечные тусовки?

— Сложно расставаться со своей медалькой королевы вечеринок? Для меня это как сходить на работу, только больше дорогой выпивки, дорогих машин, дорогих девушек, — она почти видит его усмешку, от которой когда-то у неё заходилось сердце. — Больше всего.

Больше Джексона Уиттмора во всей этой дребедени.

Она так хорошо знает этого засранца. Она когда-то собственноручно замкнула на нём свой маленький мир.

А он нашёл из него лазейку. Единственный, кто искал.

— Что случилось? — спрашивает Джексон после недолгой тишины. — Или опять просто помолчим?

Он слегка запыхался, и, кажется, слегка пьян. Так уж повелось — если они созваниваются, это значит что кто-то из них либо ошибся номером, либо догорает в пьяном угаре. Они проговаривают всё до последнего бакса на счёте, а потом долго молчат в мёртвый микрофон после сорвавшегося звонка. И не перезванивают, чтобы попрощаться.

У Лидии на счету примерно два доллара и восемьдесят центов. Этого хватит на пару минут разговора с Лондоном. Или молчания с ним же.

— Было бы просто прекрасно, если бы кто-нибудь объяснил мне самой, что происходит.

— И я это должен понимать, как…?

— М-м. Предположим, неоднозначность. Или «я не хочу об этом говорить». Или «нет, ничего не случилось, а может быть, и да».