Настя Чацкая - Кричи [СИ]

Если честно — она устала.

Невыносимо устала от того, во что медленно превращается её жизнь. От того, с чем приходится тягаться ежедневно, и, сама того не замечая, она тянет слишком много.

Эта цепь, которая душит её — эта цепь крепится прямо на шее. Ржавым звеном в глотке. Потянешь слишком сильно — и тебе конец. Гортань, мясо, клубки сухожилий — всему этому. Лидия почти мечтает увидеть, как однажды её цепь доконает её. Почти мечтает выкупаться в собственной крови, и даже тогда она будет чище, чем сейчас.

В этот самый момент.

В это мгновение, ломающее в ней что-то давно подгнившее. Давно надломанное. В котором существует только две чаши весов. На одной — справедливость. Дуло глока, направленного между глаз Питера Хейла. А на другой — страх. В это мгновение, когда она говорит:

— Отпустите его, шериф.

Когда она выталкивает из себя:

— Хватит.

Когда она практически выблёвывает:

- Это не он .

Её действительно тошнит.

Ненавидеть себя так элементарно, что становится страшно от этой простоты.

Удивление Питера жжёт. Откровенно жжёт, ведь Питер недоумевает примерно в той же степени, что и она сама. Он сверлит её долгим взглядом, прежде чем перевести глаза на шерифа и приподнять брови. Опускай, мол, свою игрушку.

И Джон опускает.

А Лидия грязная, такая грязная, что, оказавшись через двадцать минут в своей комнате, она срывает с себя блузу из дорогущей альпаки, прошитую золотыми нитями и люрексом, срывает лёгкую юбку из ацетатного шёлка. Пытается содрать со своего тела кожу, но этого уже не получается. По крайней мере, с этим не так просто, как с одеждой. Только царапины на ладонях. До мяса ещё раздирать и раздирать. Она принимает горячий душ и забывает о том, что видела сегодня Питера Хейла.

Что спасла сегодня его шкуру от пули.

Что вообще сегодня просыпалась.

Она идёт на задний двор в одном банном халате, щёлкает кухонной зажигалкой. Ацетатный шёлк горит медленно, без пламени. Просто тает, исходя дымом и горьким запахом палёных волос.

Когда она видит Питера в следующий раз, это уже среда.

Или четверг. Или какой-то из этих предельно одинаковых дней недели.

Дурацкая случайная встреча в супермаркете — что может быть банальнее, — Лидия стоит как раз напротив стенда с хлопьями и смотрит на ярко-зелёную упаковку. Ядовито-зелёную. С жёлтыми буквами. Это были любимые хлопья Эллисон Арджент, и теперь, уже почти год, это любимые хлопья Лидии Мартин. Скудная, гадкая дань то ли дружбе, то ли собственной совести. С этой отвратительной коробкой в руках она идёт к кассе, где тут же сталкивается с ним.

Ей хочется снова начать сдирать с себя кожу.

Голубые глаза, пара тысяч тонн ехидного самодовольства, губы, изогнутые ломанной кривой. Лидии кажется, что это чудовище, представшее перед ней в теле отравленного обаянием ублюдка, виновато во всём. В смерти Эллисон. В истощённом сознании Лидии. В каждой умершей душе этого города.

В каждой ещё не умершей душе.

— Не думала, что тот, кому на днях чуть не прострелили голову, будет расхаживать по магазинам, как ни в чём не бывало.

Она говорит это только потому, что он смотрит — и продолжает смотреть даже тогда, когда она проходит мимо и ставит коробку на кассовую ленту.

— Не думал, что ты ешь пережаренную кукурузную дрянь, обработанную химикатами.

В очереди перед ней парень со Сникерсом и жирный потный мужик с корзинкой продуктов — десяток банок пива, три пачки чипсов и мятая коробка с замороженной пиццей. И от него несёт.

Только поэтому она слегка оборачивается через плечо и негромко говорит, замечая, что Питер уже стоит около неё:

— Мой диетолог заверяет, что кукурузные хлопья — полезный продукт. Высокое содержание клетчатки способствует правильному пищеварению.

Мой диетолог заверяет, что если я буду есть эти хлопья, Эллисон Арджент вернётся.

Мой диетолог заверяет, что если я буду их есть, чувство вины уйдёт.

Его взгляд трогает кожу её щеки. Как будто кто-то осторожно прижигает сигаретой каждую бледную веснушку на высоких скулах.

— Тогда, может быть, ты не умрёшь от диабета в тридцать, деточка. Или от рака желудка.

Теперь она оборачивается всем телом. Теперь в её глазах что-то жёсткое и колющее. Что-то, похожее на очень острый нож. Что-то, что на секунду завораживает Питера, а в следующую — вызывает кроткий ядовитый смешок.

Она хочет сказать, что обращаться к ней «деточка», как приёмный родитель, который не прочь был бы запустить руки ей в трусы, запрещено. Она хочет сказать, чтобы он сожрал эту свою ухмылку и подавился ею. Она хочет сказать, что не доживёт до тридцати.

Она говорит:

— Не то, чтобы я ждала от тебя чего-то подобного, но мог бы и поблагодарить, раз уж выдалась такая возможность.

— За что?

Ну, разумеется.

Она не собирается отвечать. Просто смотрит, склонив голову набок и приподняв брови. Просто фиксирует в затянутом отголосками чьих-то голосов сознании — ему идёт бежевый. От этого почти выворачивает.

Питер отвечает на молчание совершенно спокойно:

— Считаешь, что шериф сумел бы выстрелить в меня. Сомнительно.

Джон не убийца.

Даже взведя курок, он будет тянуть до последнего. Джон никогда не убьёт невиновного, Лидия это знает, Питер это знает, все это знают.

Она смотрит на него, сощурив глаза, смотрит на его ухмылку, светлую щетину, жилистую шею, вырез свитера, бутылку «Талламор дью» в крепких пальцах. Уродливое чудовище в обличье человека. Лидия представляет, как пуля разносит мозги Питера по бетонной стене за его спиной — тогда, в комнате для допросов. Она представляет, как смотрит на дыру в его голове, прижжённую раскалённым порохом, на стекающую по лицу струю сворачивающейся крови вперемежку с густой сукровицей и раздробленной костью черепа. Она представляет себе его смерть, представляет, как цепь в её глотке рассыпается на части, и она снова может свободно дышать.

— Сумел бы, — шипит она. Толстяк перед ней начинает выкладывать шелестящие упаковки чипсов перед кассиршей. — Можешь мне поверить.

— Я верю, — шепчет Питер в ответ, наклоняясь вперёд. — Банши — очень хороший союзник.

Несколько движений секундной стрелки.

Ровно столько времени нужно, чтобы понять, что Лидия уже на улице, уже почти бежит на своих каблуках, подворачивая правую ногу через шаг. Она не чувствует себя в безопасности, пока не падает за руль своей Ауди и не блокирует двери изнутри. Она не чувствует себя в безопасности, потому что ей кажется, что Питер смотрит на неё даже сквозь стены.

От него не спрятаться в жестянке модной машины, за оградой своего дома, за колючей проволокой сознания. Лидия словно под бесконечным облучением сканера. Она чувствует каждой костью, что за ней наблюдают, она слышит его, она ощущает его, если, конечно, это он. Если это не один из сбрендивших голосов в голове. Тех мертвецов, которые пытаются докричаться до неё — каждый из своего Чистилища.