Ольга Боярышева - Лев и монстр [СИ]

— Играть умеешь?

Она кивнула.

— Отлично, — обрадовался я, не подозревая, что тот шах и мат мог быть единственным, который я мог сегодня выиграть.

— Ты прекрасно играешь, — сделал я ей комплимент после своего второго поражения.

Она сдержано скрывала свою радость победы, лишь глаза выдавали, что она улыбается. Такие красивые. Интересно, улыбка такая же красивая? — Еще? — предложил я.

Она выпрямилась и, погладив преданно жавшихся к её ногам собак, кивнула.

Где-то на середине игры послушался звук открывающихся ворот. Я невольно испугался за девушку, но к моему большому удивлению она не двинулась с места, а увидев мой встревоженный взгляд, равнодушно махнула рукой в сторону дома и подъезжающей к нему кареты.

В этот момент меня охватила такая радость, что ей игра в шахматы со мной важнее, чем прятанье в своей комнатке и гордость за неё, потому что она перешагивает через себя и наконец-то борется.

Игра затягивалась, уже даже начало смеркаться, оказалось, мы это заметили только тогда, когда к нам подошла недовольная кухарка и объявила, что скоро ужин. Так и оставшись следить за нашей игрой, кухарка откуда-то с кустов поманила к нам Дарью. А та зацепила Эдварда и они втроем, тихо возле нас о чем-то шушукались, не зная чью сторону выбрать. И вот наконец мой ход ладьей и:

— Мат, — произнес я и уставился на свою соперницу. Нет, внутри я конечно ликовал, но именно в эту минуту испугался, что она обидится или разозлится от своего поражения. Наступила секундная тишина, а затем она встала и протянула мне руку для пожатия. Я так же встал и принял руку, но вместо пожатия легонько поцеловал.

— Я давно не получал такого удовольствия от игры. Спасибо. — признался я. Она склонила приветливо голову и слегка мне поклонилась, выражая свое почтение, при этом также не отрывая от меня взгляда. Так мы и стояли, не отрывая друг от друга глаз, пока служки вновь о чем-то не зашушукались. Рука Мэри выскользнула из моей, и она торопливо пошла к дому.

— Что? — недовольно спросил я у кухарки, которая грозно сверлила меня взглядом пока я собирал шахматные фигуры.

— Ничего.

— Ну раз ничего…

— Ничего хорошего, — перебила она меня. — Девочка и так многое пережила, чего ты к ней пристал?

— А вы чего ко мне пристали? — возмутился я.

— Да если госпожа разгневается…

— Я смогу защитить Мэри от вашей госпожи, — последнее слово я произнес с отвращением.

Кухарка неожиданно рассмеялась.

— Смотри, милок, чтоб тебя самому потом было кому защитить, — и продолжая смеяться, развернулась и так же пошла к дому и уже на грани слышимости я разобрал еще одну фразу: — от себя самого попробуй защитись.

Странная сумасшедшая старуха.

Поужинав, подошел старик Эдвард и попросил помочь с дверцей кареты и неожиданно на моих глазах у него неестественно перекособочило одну ногу, а потом я и вовсе увидел, как он присел и вытянул свою левую костяную ногу из штанины брюк.

— У вас протез? — глупо спросил я, так как видел такое первый раз.

— Да. Уже давно. Вот ремешок только часто рвется, я все никак не подберу крепкий кожаный, а то эти рыночные дешевки на месяц-два хватает и все.

— Вам же наверное тяжело целый день так работать? — мне стало его так жаль.

Он долго развязывал какие-то шнурки на протезе, потом оперевшись на меня, поковылял в конюшню.

— Иногда тяжело, — наконец ответил он мне. — но хочу рассказать тебе один случай. Госпожа будет недовольна тем, что я тебе это поведал, но думаю, ты не такой как все. Ты должен понять, пусть и со временем но должен. — я усадил его на табурет и подал тонкие кожаные ремешки, которыми он начал обвязывать себе ногу.

— Семь лет назад я заработал страшную инфекцию ноги, я был глуп и якобы горд и не хотел её отрубывать. Лучше смерть — глупо думал я. Нищенствовал, и вот однажды ко мне подошла женщина в балахоне и предложила сделку: я устраиваю скандал с её участием, а она платит за мое выздоровление и берет на пожизненную работу с проживанием. Я согласился. На центральном рынке я натолкнулся на неё и мы устроили скандал, после которого она якобы приказала отрезать мне ногу. Конечно же мне вкололи огромную дозу обезболивающего и началась казнь. Это страшно видеть, даже не чувствовать а просто видеть. Я кричал и плакал. Не от боли, как должны были все подумать, а просто прощаясь с частичкой себя. — Эдвард рассказывал сбито и эмоционально, видимо ему до сих пор было тяжело это вспоминать.

— Меня выходили здесь. В этом доме. Заказали лучший протез. И дорогущий, — он вновь замолчал и погладил костяную ногу. — Все мои знакомые думают, что я не пережил того дня. В любом случае, я сделал выбор, о котором сейчас ничуть не жалею. Я дал себе слово, что буду благодарен этой женщине и никогда не предам. После этого взгляд его потеплел, и он тихо добавил:

— У каждого человека есть выбор — думать своей головой или общим стадом.

Я долго не мог уснуть, вспоминая тот день, когда над площадью проносился страшный вопль бедного мужчины, которому выпала нелегкая судьба встретить на своем пути такого монстра — госпожу Керри Бонстер. Ведь именно тогда я и начал думать о формировании Голоса Народа. Именно после этого случая.

Я перевернулся на другой бок и мысли пошли кувырком. Нет, они мне врут. Они специально хотят меня запутать. Я ни в жизни не поверю, что это был разыгранный спектакль. Они не смогут задобрить меня и сделать её лучше в моих глазах. Хотя, надо признать, идея хорошая. Может подъиграть?

Ближе к утру мне приснились прекрасные ярко-голубые глаза, от которых я был не в силах отвести взгляд, и мне срочно захотелось их увидеть.

— Мои родители были лучшими учителями в нашей городской школе, — мы с Мэри уже долгое время сидели в тени дерева в саду, я рассказывал ей о себе, она, к моему сожалению, не перебивала. Я сорвал одуванчик и подарил ей. Такой легкий и глупый порыв, я представил себя со стороны и немного нахмурился — слишком уж наивно. Что со мной? Я ведь на задании.

Мэри заметила заминку и прикоснулась к моей руке.

— Я… на чем я остановился? Ах да, они хотели, чтоб я тоже пошел по их стопам. Они вкладывали в меня много сил и знаний, а потом их не стало… У меня не хватило средств самому и жить и учиться, поэтому, бросив учебу, я в возрасте семнадцати лет вынужден был продать наш небольшой особняк и вместе со старенькой тётей поселиться в бедном районе. Тяжелая физическая работа приносила неплохие деньги, но напрочь отбивала желание так жить, и я сменил профиль. И в двадцать устроился в маленькую церьковь учителем. Да, да, я был учителем, почти пять лет. Сейчас мне двадцать семь, а тебе? — она показала на пальцах двадцать шесть. А я думал она моложе.