Ульяна Соболева - Возрождение Зверя [СИ]

— Морт!

Думитру необычно эмоционален эти дни. Смотрит в мои глаза, ожидая ответа, и, на сдержавшись, на секунду отводит их. Ровно на секунду, но я успеваю заметить. Привыкай, Курд. Белые. Они белые и пустые. Я сам видел их только раз. Но на сразу понял, что во мне изменилось. Точнее, не понял вовсе. Пока на заметил ошарашенный взгляд Лизарда. Именно помощник спросил, почему он изменился. Цвет глаз. Такой пустяк на самом деле. Разве имел он значение в нашей бесконечности боли и крови?

— Марианна беременна. Она носит моего ребенка, и до тех пор, пока он не родится, я на позволю никому и ничему угрожать королевской семье.

Ещё одна усмешка, и я знаю, какой вопрос готов сорваться с губ Главы.

— Это МОЯ дочь. Я уверен в этом. Как и в том, что она должна благополучно явится на этот свет. Иначе…

— Что иначе? Ты предлагаешь мне, Главе нейтралитета, продолжать терять своих людей, сильных, обученных нейтралов, смотреть, как погибают сотнями представители разных рас в этой долбаной война, ради того, чтобы у тебя, наконец, родился СВОЙ ребенок?

— Я предлагаю тебе выбор, Курд. Либо жизнь моей дочери. Либо ты приобретешь ещё одного врага.

— Что мешает мне приказать схватить тебя и удерживать в плену, истязая день за днем? Что на позволит мне прямо сейчас, — он склонился, опираясь обеими ладонями о стол, — вырвать тебе сердце, вывернуть сознание наизнанку и оставить подыхать на полу моего кабинета?

— То, — приблизиться к нему настолько, что нас разделяют только считанные сантиметры. Глядя глаза в глаза, ощущая холод его дыхания на своём лице, — что ты не уверен, что сможешь сделать это со мной! Страх, — Глава оскалился, — ты боишься, Думитру. Твои люди давно уже отчитываются сначала передо мной, и только с моего разрешения идут к тебе. Твоё сознание давно уже на может с прежней легкостью проникнуть в моё, — обхватил своими руками его ладони, посылая холод, который испытывал внутри, наблюдая, как становится рваным его дыхание, — тогда как моя энергия способна заморозить твою в считанные секунды.

Удерживать его руки, глядя, как начинают синеть губы и, подобно электрическим разрядам, вспыхивает сетка вен на его лице. Глава злится, но на может пошевелиться, на может оттолкнуть меня. Отстранился от него, позволив сделать глубокий вздох, и произнёс, наблюдая за нам, как начали возвращаться краски на побледневшее лицо.

— Всего пара месяцев, Курд. Потом ты получишь голову каждого из них. Слово Морта.

Смерть отстраняется, любовно проводя дырявой рукой с висящими ошметками мяса по моей шее. Отходит по ту сторону костра и, склонив голову и растягивая тонкие губы в подобие улыбки, нетерпеливо щёлкает костлявыми пальцами. Она никогда на зализывает раны, оставленные своими укусами. Подозреваю, ей нравится смотреть, как медленно нарастает на них мясо, как стекает кровь по моей коже. Иногда я ловлю её голодный взгляд, следующий за темно-красными каплями.

— Ненасытная тварь.

Она улыбается ещё шире. Для неё это самый настоящий комплимент. Поправляет съехавший на сторону парик и одёргивает задравшееся платье.

— Каждый перекус тобой похож на интимный акт. Каково чувствовать себя оттраханным, Морт?

Её голос сочится удовлетворением и гордостью за проделанную работу.

На этот раз плечами пожимаю я:

— То же самое, что смотреть на тебя. Гадко, противно, невкусно и хочется сдохнуть.

Она хохотнула, шутливо махнув рукой.

— Решил завалить меня комплиментами? Доставай свой подарок, Морт, — она садится и становится серьёзной. Её глаза загораются новой жаждой, — на заставляй меня ждать.

— На буду, моя девочка. Только не тебя.

Зверь рвался. Метался из стороны в сторону, ожесточённо рыча и гневно сверкая глазами. У него они по-прежнему синие. Унизительное напоминание. нам хотелось бы, чтобы они почернели, побелели, покраснели. Нам хотелось бы изменить разрез глаз, форму ушей, рост и цвет кожи. нам хотелось бы содрать с себя это лицо. Оно раздражает нас. Мы его ненавидим. Ненавидим, потому что оно принадлежит ЕМУ. Николасу Мокану. Тому, кого убили в нас, и теперь вонь его разлагавшегося тела впиталась в наши. Зачем он вообще нужен был? Слабый, жестокий, вечно обозлённый… влюблённый ублюдок, на имевший ничего, кроме больной одержимости своей ослепительной потаскушкой.

Бумага быстро горит.

— Очень быстро, — сокрушённо соглашается моя Смерть. Я уже давно перестал удивляться тому, с какой лёгкостью она читает мои мысли.

— Кидай ещё.

Обрываю ещё одну и бросаю в костёр, моя уродливая собеседница радостно хлопает в ладоши, на отрывая взгляда от костра. Там, на дне пугающе белых глазниц сходят с ума языки пламени, жадно слизывающие тонкий тетрадный лист.

— Хочешь, скажу, что на этом было?

Сытая она всегда любезна и услужлива.

— Нет. Какое это имеет значение, если мы сожжём их все?

— Я думала, тебе будет жалко…

Усмехаюсь. Смешная она всё-таки, несмотря на устрашающий вид.

— Зачем они мне? Записки больного придурка, на более того.

Это было её предложение, а я согласился на него без раздумий. Вообще тяжело отказывать в чём-то собственной Смерти. Но моя была настолько чуткой, что всегда просила лишь о тех вещах, которые приносили наслаждение нам обоим. Ну помимо кормления, конечно.

— Избавляемся от ненужного груза.

Её голос становится сиплым, она закатывает глаза от удовольствия. Питается новым всплеском моей боли. Странно. мне казалось, сжигать дневник этого полудурка будет гораздо легче.

— С тобой я совсем скоро растолстею, Морт.

Голос дрожит, её тело содрогается в конвульсиях удовольствия.

Окинул ироничным взглядом костлявое тельце.

— Ты слишком критична к себе, детка.

Напоследок она впивается окровавленным ртом в мои губы, прокусывая их остро заточенными кончиками клыков, и, испустив вздох облегчения, тает в дымке костра, оставляя меня съёжившегося на земле возле огня. Она запретила мне кинуть в него всего один лист всего с одной фразой. Крупными буквами, линии которых впиваются в сердце. Вот почему эта сука выбрала сегодня кормление из горла. Не из жалости, конечно. Это высшая степень садизма — дать мне почувствовать в полной мере, как разрезают эти слова грудную клетку, чтобы своими жадными щупальцами добраться до сердца.

«Я БУДУ ЛЮБИТЬ ТЕБЯ ВЕЧНО, МАЛЫШ».

Предложение, разрезающее острым ржавым кинжалом надвое. На две неравные части, одна из которых покрывается непробиваемой толщей льда, а вторая, пока ещё большая, продолжает живьём гореть в огне.

«Я БУДУ ЛЮБИТЬ тебя ВЕЧНО, МАЛЫШ».

Не будешь. Мы не позволим.

Это было похоже на сброс бомбы в мирное время. Когда пасмурное, но притихшее, словно перед бурей небо, вдруг прорвал гул самолётов. И ты стоишь, задрав голову и заворожённо глядя на них, на то, как нацеливаются они, подобно хищным орлам, на твой дом, на твоих людей, на твое тело… и уже в следующее мгновение смертоносные бомбы обрушиваются вниз, погребая под собой, разрушая твой привычный мир.