Екатерина Крылатова - Мой ангел-вредитель

- И не надейтесь, я завязала с этим.

- Как знаешь, - главврач сунула мне бумажку. - Вот адрес, ты легко найдешь нужный дом. Скажешь, что по моей рекомендации. Удачного дежурства, Вера, - фирменная крамоловская усмешечка, будто прилипла к губам какая-то гадость. - Ах да, совсем забыла! Будешь планировать визит, Воропаеву не говори. По башке и в мешок, цепями к стенке прикует, но не пустит. Лишние ведьмы ему без надобности, тем более в твоем обличии. Чао!

Листок с адресом жег мне руку. Порвать, выбросить и забыть. «Она ведь ненавидит тебя, дельного советовать не будет, - бормотал внутренний голос. - Вспомни о курсах, там хорошо и уютно, а главное, безопасно! Сдались нам эти ведьмы-колдуны, без них спокойно жили и дальше проживем!»

Рука потянулась к мусорке и… замерла. Снова на распутье. Быть или не быть? Бросать или не бросать? С тяжелым вздохом скомкала бумажку и сунула ее в карман. Выбросить всегда успею. Никто не заставит меня пойти, слышите? Никто и никогда.

***

Они сидят на пирсе, болтая ногами, и бросают в море мелкие камни. Камни ныряют, но тут же возвращаются на пирс, ибо за новыми нужно спускаться на пляж. За ржавой оградой покачивается на волнах катамаран «Елизавета».

- Почему всё так сложно?

- Что именно? – она протягивает руку, на руку садится чайка. Сюрреализм, однако!

- Всё. Вообще всё.

- А по-моему, всё очень легко. Хакуна Матата, и никаких забот!

- Да ну тебя!

Она смеется. Чайка на руке хрипло вторит, щелкая клювом.

- А ну кыш!

Птица взлетает, не преминув клюнуть на прощание. Во снах все чайки умные, а их клевки невесомы.

- Зачем прогнал птичку? – дуется Вера. – Тебе бы всё прогонять…

- Например?

- Меня прогоняешь. Дурака кусок!

- Почему «кусок»? – хмыкает он. – Целый такой дурак. Не прогоняю я тебя, просто… не могу решиться. Вот так взять и перевернуть всё на сто восемьдесят…

- Ты человек подневольный, ага, - она встает на ноги и бросает в воду последний камушек, - но и я не одинокая волчица… была. Если не признаешь Хакуну Матату, надо хотя бы уметь отпустить. Я отпустила.

- Отпустить тебя?

- Или ее. Кто, по-твоему, больше мучается, ту и отпусти. Всё просто, на самом деле, это мы всё усложняем. Понапридумываем себе цепей, обвесимся ими, как новогодние елки, и сидим. А что цепи? Условности. Иллюзии. Нам кажется, что так будет правильнее, но это ошибка.

- Что же тогда правильно?

- Придумать цепи обратно. Не было их, и всё. Понять, чего ты хочешь, именно ты, а не твои цепи. Цепи всегда хотят одного и того же.

Давешняя чайка приземляется на палубу «Елизаветы» и доедает оставленный кем-то попкорн. Другие молча завидуют, но не суются.

- А чего хочешь ты?

- Я?- Вера скидывает сандалии и ласточкой прыгает в воду. – Я ХОЧУ СЧАСТЬЯ!!! А ТЫ?

- Папа. Па-а-ап... Ну пап!

Артемий вздрагивает и просыпается. Перед диваном виднеется нечеткий силуэт. Зрение мага, вопреки распространенным заблуждениям, в темноте эквивалентно человеческому.

- Пашка, ты что ли?

Он шарит рукой по стене, ищет провод лампы. Загорается тусклый свет. Сын морщится и, кутаясь в захваченное из детской покрывало, садится на краешек дивана.

- Что-то случилось? – голос спросонья хриплый.

- Я уснуть не могу, - бормочет Пашка, поджимая босые ноги. - Можно к тебе?

- Залезай.

Мальчик забирается под одеяло, прижимается к отцу. Всё с ним ясно: раньше в детской всегда спала бабушка, а она теперь ночует в больнице. Рвется домой, но ей тяжело бегать туда-сюда. Первую ночь Пашка держался, во вторую практически не спал, вздрагивая от любого шороха. На третью не выдержал.

- Я сначала к маме пошел, - докладывает он, шмыгая носом, - а она не слышит.

Вот уже больше полугода Галину мучает бессонница. Успокаивающие чаи-травы не помогают, на предложение ввести в транс она ответила гордым отказом. «Знаю я твои трансы, буду потом как зомби ходить!» Пришлось довольствоваться лошадиной дозой снотворного с минимальным побочным эффектом. Снотворное действует, но теперь разбудить Галину можно лишь выстрелом из Царь-пушки, и то с третьей попытки.

- С этим надо что-то делать, - говорит Воропаев, имея в виду всё и сразу.

Свет гаснет, только электронные часы продолжают мигать в темноте. 01.58. Сын ворочается, сопит, но вскоре засыпает. На шкафу чем-то шуршит Никанорыч, беспокойная натура которого не дремлет даже ночью. Характерное шкрябание из прихожей: кто-то снова закрыл Профессора на кухне. Дурдом «Ромашка».

- Благодарю, - освобожденный Бубликов сворачивается в ногах, прячет нос в лапы.

- Не стоит.

Постепенно затихает и Никанорыч. Одному Воропаеву не спится в этом сонном царстве. Здравствуй, тысяча и одна мысль! Необходимость что-то делать, что-то решать мешает отключиться.

«А бедная Соболева дежурит» - вдруг думает он. Из всех дырок торчат Верины уши. Не вспомнить о ней Артемий просто не может. Чего на свете не случается, чего на свете не бывает… Закрой глаза, и она появится пред мысленным взором. Улыбается, не робко, не из вежливости, а от души, по-детски искренне. Когда он впервые увидел Веру, то не поверил, что ей двадцать четыре. Семнадцать-восемнадцать, ну двадцать. Чопорный вид и странная одежда совсем не старили ее. Со временем впечатление усилилось. Не Сологуб, не Малышев и даже не Гайдарев бросали ему вызов по малейшему поводу - это делала Соболева. Краснела, бледнела, заикалась, но не отступала. Ее извечный принцип «чтобы всё было по-честному», желание во что бы то ни стало докопаться до истины порой выводили из себя. Рядом с ней никогда не удастся сосредоточиться, вот и приходится нести всякий бред, речь совершенно не орошает извилин…

Их поцелуй в кабинете. Стыдно признать, на она опередила его самое большее на минуту. На полминуты. Оттуда и эти слова про «должны-не должны».

- Я люблю вас, Вера, всегда буду любить, что бы ни случилось.

- Я знаю, но ваши жертвы бессмысленны.

Вернула удар, значит. Ловко. Но какие, к черту, жертвы? Не с его стороны. Артемий не мог прочесть ее мыслей, но дорого бы отдал за такую возможность. Ранка не заживала, сколько ни прижигай. Наоборот, с каждым разом всё больнее. Пустячный порез обернулся заражением крови, теперь либо экстренная госпитализация, либо смерть. А умирать не хочется. Сорвешься однажды, и пропадешь. Тебе оно надо? Посмотри правде в глаза: ты – не ее будущее, как и она – не твое. Чье угодно, но только не твое. У неё ведь жених… был. Разбежались, из-за тебя разбежались. Удовлетворил свое гребаное самолюбие? Легче стало? Нет, не легче. Час от часу не легче! Случайная девчоночья влюбленность подействовала как морковка не осла. Всё ведь просто: замри ненадолго, усыпи бдительность и хватай. Но осел на то и осел, чтобы бежать за веревочкой и кричать. Иа-иа! Доиакался, называется! Не смог вовремя затормозить, на повороте занесло. Подарил девчонке навязчивую идею…