Евгения Сафонова - Лунный ветер

— Вы серьёзно думали, меня испугает сам факт того, что вы убивали? Что без жалости пускали пули в лоб преступникам или обрекали их на виселицу? Что ваша жена-изменница погибла по вине одного из них, и нет, никак не вас? Вы считали себя недостойным меня из-за этого? — больше не колеблясь, я направилась вперёд, прямо к нему. — Так знайте: это невыносимо, смешно и не менее глупо, чем все мои фантазии об оборотне.

При взгляде на его холодное лицо горячность и громкость моих слов казались неуместными, но я знала, что всё делаю правильно, и не собиралась сдерживаться.

— Вы успешно очернили себя в собственных глазах, но со мной этот фокус у вас не пройдёт. И теперь, когда я знаю правду, у меня нет никаких причин сомневаться.

Я остановилась лишь тогда, когда до него остался только шаг. Застыла — вскинув голову, вздёрнув подбородок — так прямо, что, казалось, ещё немного, и ноги мои оторвутся от пола. Мне хотелось зажмуриться, ведь так было бы куда легче сказать следующие слова; однако я заставила себя держать глаза открытыми, глядя прямо на него, и лишь отчаянно впилась пальцами в собственную юбку, вонзив ногти в шёлковые складки на бёдрах.

Я знала, что это ужасно неприлично. Приличным людям полагалось объясняться туманными намёками, недомолвками и экивоками. И, естественно, я должна была дождаться его признания, но никак не наоборот.

Однако с ним я нарушала приличия уже так часто и так грубо, что это — не в счёт.

— Я люблю вас.

Это сказалось куда легче и тише, чем я ожидала. И в молчании, наступившем затем, стёршем время и остановившем часы, тикавшие на каминной полке, я увидела, как едва заметно дрогнули его светлые, будто заиндевевшие ресницы.

И только.

Казалось, моё дыхание и сердце замерли вместе с секундной стрелкой.

Если я всё же невероятным образом заблуждаюсь…

— Ребекка, уходите, — проговорил Гэбриэл под аккомпанемент часов, возобновивших свой ход с первым его словом. — Возвращайтесь домой. Вы увлеклись образом, который сами себе придумали, не более.

Несказанное, звучавшее между строк — глухостью его голоса, намёком на отзвук тоски, — говорило куда больше сказанного. Вернув мне и дыхание, и сердцебиение.

— Нет. Не уйду. — Я подалась вперёд, и мы оказались так близко, что несоприкосновение лишь придало интимности нашим необъятиям. — И мне нет никакого дела до крови на ваших руках. Мне всё равно, убей вы хоть сто тысяч убийц. Невинных — уже не хотелось бы, но и то не знаю.

Быть далеко друг от друга и то легче, чем стоять так. В одном движении от него, мучительно желая — и не смея преодолеть мизерное расстояние, куда едва бы поместилась ладонь.

— Меня останавливала только моя глупость, ведь избранницам оборотней свойственно плохо заканчивать. Но поскольку мне не грозит в одну прекрасную ночь быть съеденной собственным мужем, я могу с огромным облегчением считать, что между мной и вами нет никаких препятствий. Я люблю вас. — Сказать это снова оказалось ещё легче, чем впервые. — И знаю, что вы любите меня, и даже не пытайтесь лгать, что нет. Вы вполне на это способны, дабы снова попытаться спасти бедную невинную меня от страшного развратного себя, но я всё равно не поверю.

Его губы тронула улыбка, однако веселья в ней не было ни капли.

— Нет. Лгать я не думал. — Эта улыбка пробилась и в его голос, и в глаза, смотревшие на меня глубоко и бархатно, казавшиеся темнее обычного. — Разве такое… такое, как ты, можно не любить?

Это прозвучало просто и почти устало. В этом не было ни патетики, ни сладости, ни других вещей, которых после романов я ждала от любовного откровения.

И это — одна короткая фраза — захлестнуло меня большим теплом и восторженной нежностью, чем любая пафосная коленопреклонённая речь.

— Это не отменяет того, что тебе лучше уйти, — помолчав, сказал он.

Я не удивилась.

— Почему?

— Хотя бы потому, что достопочтенный мистер Лочестер никогда не отдаст мне твоей руки. По крайней мере, пока не захочет избавиться от своей супруги, устроив ей сердечный приступ.

— С тем, кто в совершенстве овладел искусством произвольно превращать своё сердце в ледышку, приступ приключиться не может, — уверенно ответила я. — А папа будет счастлив, если я буду счастлива. Но даже если мне придётся отречься от семьи, я отрекусь.

— Ты слишком молода, чтобы понимать всю ценность семейных уз. И всю тяжесть их разрыва. — Он покачал головой. — Ребекка, пойми наконец. Отринь романтический флёр, взгляни на вещи трезво. Я — старый циничный убийца, а ты…

— А я, как вы когда-то совершенно справедливо сказали, особа, от которой имеет полное право отвернуться любая добропорядочная девица. Выходит хорошая пара, по моему скромному мнению.

— Я делал такие вещи, о которых тебе даже слышать не пристало бы.

— Общались с продажными женщинами, имеете в виду? — делано безмятежно уточнила я, надеясь, что щёки не вспыхнут, выдавая моё смущение. — Ну, если после нашей свадьбы вы вдруг вознамеритесь возобновить знакомство с ними, я вас убью, уж извините. А былое меня не волнует.

Некоторое время он смотрел на меня. Сверху вниз, из-под полуприкрытых век.

— Я хотел её смерти. Моей жены. Тогда, когда узнал правду.

Это тоже меня не удивило. В конце концов, даже при чтении «Отелло» я, осознавая всю несправедливость сомнений ревнивого мавра, понимала его чувства; а представить, что должен был ощутить на месте Гэбриэла влюблённый мужчина, не являвшийся по натуре образчиком всепрощения, оказалось нетрудно.

— Подобные мысли вполне естественны в подобной ситуации, — до смешного умудрённо и философски откликнулась я.

— Я хотел убить её. Я представлял, как смыкаю руки на её тонкой шее и не отпускаю, пока свет в её глазах не погаснет.

И правда Отелло.

— Не убили же. — Я знала, что подобная реакция с моей стороны весьма усугубляет кару, ожидающую меня за гробовой чертой, но там меня уже и так не ждало ничего хорошего. — Она сама привела вас к этому. Вы ни в чём не виноваты.

— Действительно? Но наши желания могут услышать те, кто выше нас. И воплотить в жизнь.

Бедный, бедный Гэбриэл… неудивительно, что это до сих пор терзает тебя.

Меня бы тоже терзало.

— Вы не хотели её гибели. Не хотели, чтобы всё закончилось так. И в действительности никогда не допустили бы, чтобы она умерла. Ни она, ни малыш.

— Тем не менее я допустил. Их убили. Убили из-за меня.

— Будь вы тогда дома, вы сражались бы за их жизни до последней капли крови. Я знаю. И скажите мне, даже если б она была верна вам, если б вы не злились на неё… разве вы уступили бы тому мерзавцу? Разве её измена повлияла на ваше решение продолжить расследование?

— Нет. Нисколько. Я принял это решение, ещё не зная правды. И это тоже меня не красит. — Улыбка вернулась на его губы, и теперь она была кривой. — Я был хорошим Инквизитором, а вот супругом — не слишком.