Евгения Сафонова - Лунный ветер

— Я уже говорила, и повторю ещё раз. В том не было вашей вины. Вы делали то, что должны были делать. — Моя убеждённость стёрла горькую насмешку с его лица. — В какую бездну скатился бы наш мир, если бы в нём не было таких, как вы: не отступающих перед угрозами, идущих до конца, идущих на жертвы; если бы вы сдавались, там самым отдавая этот мир во власть тех, кто не гнушается убивать беременных женщин? — Я смотрела на него прямо и упрямо. — Я бы скорее сама согласилась умереть, чем оставить на свободе подобного негодяя.

В его взгляде пробилось что-то, чего я так долго добивалась, и рука, которую он до сих пор удерживал за спиной, вдруг потянулась к моей щеке… но, так и не коснувшись, замерла, и пальцы его один за другим согнулись в костяшках, словно задевая невидимые струны, так близко от моей кожи, что я почти ощущала их тепло.

— Какое искушение. — С губ его сорвался печальный смешок. — Знала бы ты, как мне хочется в это верить… как хочется верить, что ты не обманываешь ни меня, ни себя. — Он неотрывно смотрел на моё лицо, не опуская полусжатой ладони. — Ребекка, ты знаешь меня меньше месяца. Настоящий я и твоя фантазия обо мне — очень разные вещи. Ты не можешь понимать, о чём говоришь и на что идёшь.

— Хватит считать меня ребёнком! — покончив с опостылевшим напряжением несоприкосновения, я сердито перехватила его пальцы прежде, чем он снова отвёл их прочь. — Да, я юна, наивна и мало знаю жизнь! Но теперь я знаю тебя — не спрашивай откуда, просто знаю, как ты знаешь меня. Знаю, что чувствую, и знаю, чего хочу! — Я сжала его ладонь обеими руками и, повинуясь неясному, безотчётному порыву, поцеловала. Прикрыв глаза, не думая, что делаю, прижавшись губами к прохладной коже на костяшках. — Я хочу быть с тобой. Каждый день, каждый миг. Всегда.

Он не шевельнулся, даже когда я выдохнула последние слова в его руку. Ощущение, что я сжимаю в ладонях недвижные, неживые пальцы мраморной статуи, заставило меня снова посмотреть на него.

Лицо Гэбриэла обратилось маской идеальной, бесстрастной, безупречной выдержки, но в зрачках полыхал тёмный огонь.

Когда он заговорил, тихие слова звучали так, будто каждое давалось ему с трудом.

— Я старше тебя на тридцать с лишним лет. В конце концов ты наиграешься и захочешь домой. Пожалеешь о том, что сейчас рядом с тобой не прекрасный молодой лорд. Но пути назад не будет.

— Мне не нужен этот путь. И не нужен никто другой.

Ещё пару мгновений перекрестье наших взглядов окутывала тишина, полная тягучего молчания и потрескиванья огня — куда менее яркого, чем пламя в глазах, блестевших напротив моих.

— К фоморам всё.

Это он почти выплюнул. Почти шёпотом, почти обречённо.

А в следующий миг рука его вырвалась из моих пальцев, и тонкие губы с силой накрыли мои.

Они были сухими и теперь — тёплыми. Они тоже были жёсткими и тоже не спрашивали разрешения: больше нет. Но если поцелуй Тома напомнил укус, ранил, причинил боль, то в этом странным, непостижимым образом мешались безжалостность и нежность, кружа голову пьяным миндалём, заставляя зажмуриться и поддаться, разомкнув губы в ответ. Я упала бы, наверное, если б стальные руки не обхватили мою талию; и той каплей сознания, что осталась у меня, не растворившись в миндальном бездумии, я поняла, что мои пальцы — они тоже не спрашивали разрешения, даже моего, — обвивают его шею, зарываются в светлые волосы на затылке, ослабив хватку чёрной ленты, притягивая его ещё ближе, так, чтобы между нами не осталось ни дюйма. Я порывисто привстала на цыпочки, а потом ноги мои вовсе перестали касаться пола: не отстраняясь, Гэбриэл приподнял меня, точно в вальсе, и повлёк куда-то сквозь темноту перед глазами. Опустив, почти рывком вжал в стену, очутившуюся за моей спиной, — и, запечатав губы поцелуем, пил меня, долго и неспешно, заставляя почти задыхаться; а я отвечала неловко, неумело, но с жадностью, которую никогда в себе не подозревала, на которую не думала, что способна.

Всё, что я есть, всё, чем хочу стать, всё, чем могу быть… всё это — его. Хочу отдать ему всё, что имею, хочу принадлежать ему, вся, без остатка: лишь бы он не отпускал меня, лишь бы держал ещё крепче, прижимая к себе, выпивая дыхание с губ. Мне кажется, я вот-вот потеряю сознание, но он отрывается от моего рта, позволяя вдохнуть, — чтобы коснуться поцелуями волос, век, скул, щёк, словно желая покрыть меня ими целиком. Спустившись к шее, прихватывает губами кожу, делая со мной что-то невообразимое и невыразимое; и когда ладонь его скользит с талии на бедро, комкая в пальцах шёлк, задирая подол юбки, я глотаю воздух почти со всхлипом, не зная, почему не могу и не хочу его останавливать, не зная, что со мной происходит, не зная, как назвать то, что я чувствую, и почему мне так… так…

Он оторвался от меня резко, будто кто-то его окликнул. Дыша глубоко и мерно, обнял за плечи, вынудив опустить руки. Прижал к груди, и я ощутила дрожь его пальцев — ту же, что била меня.

— Подожди здесь, — едва слышно произнёс Гэбриэл, заставив меня взметнуть ресницы вверх. — Я велю заложить экипаж, тебя отвезут домой. — Приникнув губами к моим волосам, медленно выдохнул, и ладони его перестали дрожать. — Завтра вечером я приеду в Грейфилд просить твоей руки.

— Отвезут домой? — я не сумела скрыть разочарование в голосе: и тем, что он выдворяет меня так скоро, и тем — к моему стыду, — что прекратил целовать. — Сейчас?

— Да, сейчас. Ты ведь не собиралась уходить оттуда насовсем?

— Нет. — Я скосила глаза на окно. Мы стояли рядом с камином, и сквозь щель в задёрнутых гардинах проглядывал чёрный бархат сгустившейся ночи. — Но я могла бы остаться до утра, — неуверенно выговорила я, отчаянно не желая его отпускать. Не теперь, когда мне так тепло в его объятиях, когда между нами больше нет глупых надуманных преград. — Не до самого утра, мне надо вернуться, пока дома все спят… просто дождаться, когда станет хоть капельку светлее.

Ответом мне был тихий смешок.

— Твоя невинная наивность меня с ума сведёт. — Я не видела его губ, но слышала его усмешку. — Нет, Ребекка, ты не останешься до утра. Потому что я не эталон безгрешности, а ты не эталон бесчувственности. И если ты проведёшь эту ночь под моим кровом, полагаю, она пройдёт весьма приятно для нас обоих, после чего твоё возвращение в Грейфилд уже не будет иметь никакого смысла, а мистеру Лочестеру и правда не останется ничего, кроме как позволить нам пожениться. Однако я хочу хотя бы попытаться уладить всё честно, не пороча с ходу ещё и твоё имя.

Я к ужасу своему поняла, что изложенный им план не вызывает во мне особого отторжения. И часть меня отнюдь не страдает от перспективы не вернуться домой, зато радостно одобряет перспективу отныне больше с ним не расставаться.