Евгения Сафонова - Лунный ветер

Грустно, так грустно…

— Как раз тело я тебе и отдаю.

— Нет. Не отдаёшь. Ни тела, ни даже поцелуя. Только эту проклятую кровь. — Пальцы на моих плечах судорожно сжимаются, и я ощущаю, как его ногти слегка врезаются мне в кожу. — Отдать и позволить взять — очень разные вещи. Позволить не потому, что желаешь, чтобы взяли, а потому что нет иного выхода. Это насилие, не ночь любви.

Это заставляет меня нахмуриться.

— Думаешь, при таком раскладе исцеление не сработает?

Том снова смеётся.

На сей раз смех его почти безумен.

— Это всё, что тебя волнует?

— Да, — я не задумываюсь над ответом. — О любви речи и не шло.

Том долго молчит, прежде чем задать следующий вопрос.

— Предлагаешь мне жить не только убийцей, но ещё и насильником к тому же?

— Тебе — насильником. Мне — портовой девкой, — я говорю это с тем же равнодушием, которое сейчас владеет мной, позволяя не стесняться подобных слов. — Равноценный обмен.

Когда Том яростно встряхивает меня, сердце сжимается в лёгком испуге — но следующие за этим слова немного его успокаивают.

— Не смей, — он почти рычит. — Не смей так говорить о себе, слышишь?

Помня, что в любой момент могу услышать рычание уже из волчьей пасти, я не решаюсь спорить.

— Лучше быть насильником, чем оборотнем, Том. И пути назад у нас всё равно нет. У нас обоих. Не теперь.

Какое-то время мы сидим молча. Двое запутавшихся детей, отчаянно не желающих делать друг другу больно.

Двое детей, заплутавших во тьме ночи, мучительной для них обоих, и собственных жизней.

«Бедные глупые дети»…

— Ты ни за что его не предашь, верно? — спрашивает Том после, негромко и обречённо.

Мягко отстранив его руки, я ложусь обратно на подушку.

— Я уже его предала. Тем, что согласилась на этот брак. Тем, что не сказала ему, почему согласилась. Тем, что уже дважды отказалась уйти с ним. — Я снова закрываю глаза. — Если не хочешь, чтобы я возненавидела не только тебя, но и себя, — делай, что должен, и не пытайся доставить мне удовольствие. Не проси его получать. Не проси чувствовать хоть что-то. Не проси.

Когда мой друг наконец тоже ложится, он ложится уже на меня.

Это и правда оказалось тем, что я вполне могла вытерпеть. Больно, но вполне сравнимо с болью от сильного ушиба. И пока моему телу причиняли эту боль, я была совсем в другом месте: в озере, прохладном и глубоком, где властвует тишина и слышится рокот Белой вуали. Тело, нелепое и безвольное, с которым делали что-то неприятное и гадливое, осталось где-то далеко, а я — настоящая, живая я, которую не могла остановить эта нелепая клетка из плоти и кости, имевшая с этой клеткой так мало общего, — убежала туда, где догнать меня мог бы лишь один человек. И, слушая рокот водопада, бьющего по поверхности вод, сомкнувшихся надо мной, вспоминала бескрайние поля, сиреневые кисточки цветущего вереска, на которых так уютно и душисто лежать, глядя в небо, и ветер, с которым можно гоняться наперегонки.

Когда всё закончилось, Том лёг рядом — и я, широко распахнутыми глазами уставившись прямо перед собой, глядя на его волосы, разметавшиеся по подушке, спросила:

— Чувствуешь что-нибудь?

— Не знаю. Я… я никогда не чувствую в себе волка, пока я человек. Наверное, его исчезновения тоже не почувствую.

И как понять, что ритуал сработал? Ждать полнолуния? Идти и допрашивать поутру лорда Чейнза? А если… нет, сейчас думать об этом выше моих сил. Сейчас надо спать, просто спать… чтобы эта кошмарная ночь и этот кошмарный день наконец остались позади. И боль, ещё нывшая отзвуком внизу живота, тоже.

Том сжал меня в судорожных объятиях, прижав к себе, уткнувшись лицом в мои волосы. Следом я ощутила, как вздрогнули его плечи, и над самым ухом услышала, как тщетно сдерживаемое рыдание заставляет его почти задыхаться.

— Прости меня, — хрипло шептал он. — Прости. Прости.

Я не плакала. Я не проронила ни слезинки: больше нет. И больше не чувствовала тепла его рук. Казалось, какая-то часть меня осталась в том тёмном озере, не спеша возвращаться, забрав все мои чувства с собой.

Так мы и лежали, обнявшись, пока внутри нас умирали глупые дети, которые верили в сказки. Пока я не поняла, что проваливаюсь в долгожданное забытье, в котором мне отчего-то мерещатся отзвуки чужого шёпота.

И, прежде чем уснуть, сквозь опустошение и сонливую отстранённость всё же ощутила, как нагревается кольцо на моём пальце.

Из забытья меня выдернул голос, вымолвивший фразу на неведомом мне языке. А ещё ощущение неудобства, сковавшее руки, впивавшееся в ноги шершавым каменным холодом.

Когда я открыла глаза, то не сразу поняла, где я и что со мной. Сперва увидела Тома, ошеломлённо моргавшего, стоя на коленях с заведёнными за спину руками, и прутья огромной клетки. И лишь потом поняла, что занимаю ровно то же положение — коленопреклонённое, с руками, связанными позади, прикованными к стене клетки, намертво вделанной прямо в каменный пол.

А снаружи, глядя на нас, стоит лорд Чейнз.

— С пробуждением, — почти доброжелательно произнёс он.

Я уставилась на него. Отец Тома в брюках и рубашке — как всегда, идеально отглаженных, тех же, в которых он был на свадьбе. Явно даже не ложился.

Я перевела взгляд за его спину, где виднелась другая клетка, поменьше, накрытая чёрной тканью. Оглядела просторное подземелье с тёмными и сухими каменными стенами, ярко озарённое свечами. Чуть поодаль виднелся стол, на котором выстроились подле реторты какие-то баночки и пузырьки, рядом с ним — книжный шкаф, заставленный древними фолиантами, напротив шкафа и стола — узкая каменная лестница, уводившая куда-то наверх.

Подёргалась, дабы убедиться, что путы затянуты на славу.

«Он дёрнул прут свой гибкий, а рыбка бьётся там», — снова весело пропело в моих ушах.

Так кошмар с клеткой всё же обернулся явью. И вот на кого в шаре был устремлён мой исполненный ненависти взор. На собственного свёкра, а вовсе не на неведомого Инквизитора.

Странно, но это почти не вызвало у меня удивления и уж точно не вызвало страха. Не после всего, что я услышала от Гэбриэла. Не теперь, когда я чувствовала неестественное тепло кольца на моём пальце: подарка от того, кому было известно о грозящей мне опасности и кто — я знала — обязательно за мной придёт.

Но всё же понять, что мы с Томом здесь делаем, я не отказалась бы.

— Отец, — после долгой паузы потрясённо выдохнул мой друг. — Что всё это значит?

— Сейчас расскажу, Томми. Я с удовольствием сразу приступил бы к делу, но тогда ничего не выйдет. Проще всего волк пробуждается от ярости, а для этого ты должен понимать, что я делаю. — Лорд Чейнз смотрел на сына почти с грустью. Забавно: впервые за всю жизнь я увидела на его лице проявление нормальных человеческих чувств, но ситуация не особо располагала к тому, чтобы я наконец могла проникнуться к графу симпатией. — Видишь ли, я утаил от тебя две маленькие детали. Первая — для исцеления не нужен маг. Вторая — консумация брака не является завершающей частью ритуала.