Марина Багирова - Горечь жестоких людей (СИ)

И поняла! Наконец-то я поняла! Париж мёртв!

– Небеса! – закричала я, чувствуя, как боль подбирается к горлу, начинает душить изнутри.

Я резко отползла от мёртвого тела, зажимая рот руками. И кричала, и плакала.

Мне было плевать, что за всем этим наблюдает человек, повинный в смерти моей любви. В тот момент мне самой хотелось умереть.

Отец насильно меня обнял, пряча мою голову у себя на груди. Я ревела, как ненормальная, отказываясь до конца верить в произошедшее. Мне казалось, ещё есть шанс, что Парижа можно вернуть из мира мёртвых.

– Ты не должен встревать в это, – холодно сказал Ревокарт, наблюдая, как я обнимаю Ричарда и как он обнимает меня.

Отец поднялся сам и поднял меня. Он передал меня, еле живую от шока, в руки охранника, и лишь тогда приблизился к моему – своему! – врагу. Они поравнялись.

– Ревокарт, – произнёс Ричард голосом, от которого стыла кровь, – много лет ты твердишь о чистоте крови и о, твою ж мать, благородстве, а сам похищаешь женщин и насилуешь их… Ты посмел тронуть мою женщину!

Ревокарт бросил меткий взгляд в мою сторону.

– Ты не заявлял, что она – твоя.

– Я мог бы тебя убить. Ты знаешь об этом?

Ревокарт усмехнулся.

– Не мог. Ты помнишь о Вальном договоре. Знаешь, сколько голов полетит, если ты только задумаешься о подобной глупости?

Но у меня эти слова не укладывались в голове! О чём речь, если этот человек обесчестил меня, убил моего жениха и обещал мне ад?! Отец, не играй в правила! Убей!

Ревокарт в тот момент снова посмотрел на меня. Да, он прочёл эту мысль в моих глазах, но она лишь вызвала у подонка слабую улыбку.

Через несколько лет я пойму: смерть советника президента повлечёт за собой серьёзные сложности, затрагивающие каждую крысу не только в Эпирах – в Конгрес-Магерах! Люди, которым Ревокарт давал обещания, озвереют! Его сторонники начнут войну, ведь для них всё было привычно и за всё уплачено, а тут вдруг главный гарант уходит в мир иной.

Но тогда, в день трагедии, я ничего не понимала, горечь поглотила меня. Мне было дико, почему кто-то, кого я люблю, был жестоко убит, а виновник его смерти избежит наказания.

Париж… Его руки – мои руки, я ласкала его ладони, когда мне того хотелось. Его плечи… не так давно то были мои плечи, к которым я имела право прикасаться в любое время, и чувствовать его тепло, и позволять ему целовать меня в шею, и млеть от нежных прикосновений.

Он был моим обителем покоя в жестоком мире. Помимо матери и Ричарда, он был единственным человеком, который затронул моё сердце. И ушёл…

А виновник его смерти смел стоять в моём присутствии как ни в чём не бывало и позволять себе улыбки.

Я плакала, как… Как кто? Как я плакала? Из меня вырывали душу, мои слёзы были самыми горькими на планете. Казалось, человеческое тело неспособно вместить в себя столько боли. И главное, тогда я ещё не осознавала, что случилось: умерла моя первая настоящая любовь. Не потому, что я или он так захотели, а потому, что кто-то из нас двоих перестал существовать физически!

Хотелось приблизиться к Парижу, но я не смогла. Отец отдал короткий приказ, и меня, вырывающуюся из крепкого захвата охраны, вывели из дома. В слезах! В страхе! В ненависти!

– Убей его! – кричала я, сопротивляясь железным тискам Тритона. – Я хочу видеть смерть Таира Ревокарта! Убей!

У кареты я обернулась – убийца стоял у порога дома. Он видел мои слёзы, мою истерику и боль. Я не могла разглядеть его лица – на улице было слишком темно, но свет из дома чётко обрисовывал зловещую фигуру советника.

На всю жизнь мне запомнился тот момент, переломный, поделивший мою жизнь на две части! Ревокарт, стоящий у дома, в который я приехала по его глупому мановению. Приехала, не до конца осознавая, как сильна его ненависть и каковы последствия. Я вошла в этот дом одним человеком, а вышла – совершенно другим.

Я помню его взгляд, помню каждое движение. В тот момент я бы могла разломить ему череп голыми руками – у меня бы нашлись силы, – но охрана отца держала меня, не позволяя осуществить задуманное.

Ещё утром у меня было счастье – принимаемое за должное, сладкое, как медовые соты. У меня был мужчина, который хотел катать меня на лошадях до конца моей жизни.

А к концу дня я лишилась всего! Из-за него!

Я уезжала, будучи в полном опустошении, предчувствуя одиночество и холод. Из-за подонка, которому вздумалось поиграть. Потому что мог! Потому что захотел!

В последнее мгновение, почти вывихнув себе плечо, мне удалось вырваться их рук моего охранника – Тритона, – я рванула к Ревокарту и схватила его за воротник, пытаясь наклонить к себе. Его тело не поддавалось – оно было будто из стали.

Он взглянул на меня с высоты своего роста. Холодные глаза зверя!

– Ты заплатишь! – закричала я, чувствуя, как мои пальцы сжимаются всё сильнее и сильнее. – Я убью твою любовь, твою жизнь! Как только у тебя появится женщина, которую ты полюбишь, – я убью её, слышишь!?

Таир наблюдал за мной равнодушно, не пытаясь избавиться от моих тисков. Эта хладнокровность вызывала желание разбить его голову о дверной косяк и смотреть, как мерзкое тело истекает кровью.

Ко мне подбежал охранник Ревокарта. Он был в доме, люди отца его не тронули, лишь некоторое время подержали на прицеле. Тот попытался подступить ко мне, но Ревокарт кивнул, мол, не смей.

Подошёл отец, он молча отодрал мои руки от одежды советника и повёл за собой. Посадил в карету, и мы уехали.

Это был последний раз, когда я добровольно садилась в карету. Больше – никогда!..

А дальше наступили чёрные дни!

В моей голове воспоминания о том времени раскрашены безнадёжно чёрным цветом.

Чёрный! Чёрный! Чёрный! Время беспросветного мрака, когда солнце раздражает, а луна напоминает об умерших.

Ричард отвёз меня в свой дом. Я не разговаривала с ним – считала предателем. Его дочь изнасиловали, убили её будущего мужа, а он не поквитался с обидчиком. Почему!?

Я плакала, рвала волосы, ногтями раздирала ноги и кусала губы.

Не ела. Не могла уснуть. Не хотела оставаться одна, но и к людям не стремилась.

Двойственное чувство – бежать вперёд со скоростью ветра или попытаться сделать хотя бы один никчёмный шаг. А не получается! Потому что не хочешь или не можешь!

Горечь! Отчаяние! Ненависть! Лицо Парижа, матери, узкие улочки города Древесны, острые крыши столичных зданий.

Знала бы та маленькая художница, как много бед ей предстоит пережить!

Я покинула Мирную Академию. Документы не забирала – просто знала, что больше никогда не смогу переступить порог того заведения, где когда-то училась прилежная Агата Хромкла. Я без сожалений разорвала связь с друзьями, мы так больше никогда с ними и не увиделись. Но я была слишком опустошена, чтобы сожалеть. Только потеряв Парижа, я поняла, как много он для меня значил.