Марина Багирова - Горечь жестоких людей (СИ)

– Жестокость, которую он совершил, должна быть наказана. Хочу нож ему прямо в сердце всадить и смотреть, как он кровью истекает…

– Милая Клара, все мы жестоки, – парировал отец, восприняв мои слова как подростковую инфантильность, и не более. – В наше ремесло другие не попадают. Знала бы ты, сколько проступков на моей совести… О, ты бы и мне захотела нож в сердце всадить.

– «Наше ремесло»? Значит ли это, что ты готов начать моё внедрение в благородные ряды Тритонов? – спросила я с издёвкой, хоть на самом деле мне было совершенно не смешно.

Ричард вздохнул и допил вино.

– Увы, ты моя дочь, видимо, другого пути тебе не дано, – он умолк. – Хоть какое-то время мне очень хотелось верить, что ты закончишь обучение, выйдешь замуж и заведёшь детей. И никогда не узнаешь, какой подонок твой отец.

Я хмыкнула.

– Я и так знаю, какой ты подонок. Забыл? Я полгода работаю в «Тритон-Конгрес». Думаешь, не вижу, какие сделки проходят через мои руки?

На это Ричард лишь слегка усмехнулся, продолжая всматриваться в огонь.

– Даже не представляешь, Клара, даже не представляешь…

•••

Меня утвердили на моё первое дело.

Последующие дни были посвящены дрессировке: что говорить, куда идти, как реагировать. Мне необходимо было соблазнить представителя сената, а значит, и выглядеть я должна соответственно – не уличная проститутка, но роскошный юный цветочек, готовый быть сорванным.

Меня фразы про «цветочек» немного забавляли. Смешно было слышать, как взрослые солидные мужчины с серьёзными лицами повторяли заезженную фразу: «Он ищет эдакий невинный цветок». Судя по всему, они подозревали, что я немного отстаю в развитии.

В воскресенье утром меня начали готовить к приёму. Вечером я села в машину (взбрыкнув и показав характер, я, не спрашивая разрешения, заказала три месяца назад два авто – для себя и для Ричарда), и водитель послушно повёз меня на приём.

Люди Ричарда уже были распределены по своим позициям. На мне было белоснежное платье в пол – лёгкое, воздушное. Волосы заплетены в незамысловатый пучок, на голове – лёгкая вуаль. Ангелочек!

Полчаса на «разведывание обстановки» – и мне удалось найти свою жертву.

Мы находились на большой террасе. Сновали туда-сюда официанты, играла музыка. Дань прошлому – канделябры и свечи – понемногу вытеснялись лампочками и электричеством.

Я всегда считала, что живу в уникальное время, когда прогресс настолько очевиден и так резко приходит в наши жизни. Меня манил этот прогресс: лошадям я предпочитала машины, а картинам – сиюминутные фотопортреты.

Я приблизилась к своей жертве. Это был высокий мужчина «за тридцать» – волевой квадратный подбородок, крупные руки. Уголки его глаз были опущены вниз, что придавало лицу слегка грустный вид.

Меня предупредили, как нужно действовать. Я усмехнулась. Схватила его за руку и без объяснений повела за собой.

– Ох, девушка, куда вы меня ведёте? – спросил мужчина, впрочем, в его тоне отчётливо слышались игривые ноты.

Его тело слушалось моих команд. Казалось, я взяла за руку не человека, я воздушного змея, и он полетит за мной, куда бы я ни пошла, удерживаемый лишь тонкой нитью.

– Как тебя зовут, милое создание?

– Агата, господин Шуа.

– Куда ты меня ведёшь, Агата?

– В сказку, – ответила я, мысленно поморщившись от глупости ответа. – Но я бы хотела отправиться туда без вашей охраны.

Я видела: мужчина сомневается, тогда я прижалась к нему и заглянула в глаза.

– Вокруг вас так много людей, господин.

Мужчина усмехнулся и кивнул главе своей охраны – больше за нами люди Шуа не следовали, только Тритоны.

Мы завернули за угол. Навстречу нам шёл фотограф. И тогда я поступила так, как того потребовал инстинкт – на секунду отвлеклась от своей жертвы и обратилась к проходившему мимо человеку:

– Уважаемый, будьте любезны, сделайте нам фото.

– Конечно.

Он трижды прокрутил задвижку и кивнул, мол, принимайте позу. Я прижалась к «своему» мужчине. Звякнула вспышка. Фотограф поклонился и ушёл.

– И всё же, куда ты меня ведёшь, Агата? – засмеялся политик.

Я усмехнулась, чинно опустив глаза.

– Хочу побыть с вами наедине, господин Шуа.

Мужчина благосклонно усмехнулся. Поразительно, как много вранья он был готов проглотить, стоило добавить в речь немного лести.

Я провела его на второй этаж. В честь приёма все окна в доме были распахнуты, и по помещениям гулял ветер.

Я чувствовала: со мной происходит нечто странное – с меня как будто спадали все цепи, слезала лишняя кожа. Я по-прежнему держала за руку мужчину, которого заманивала в ловушку, но это было неважно.

Или, быть может, только это и было важно? Жить не как все, чувствовать свою значимость? Знать, что в моих силах оставить жизнь этого мужчины безоблачной или же прекратить её навсегда? Возможно, именно этого не хватало кроткой художнице Кларе?

Я завела Шуа в указанное помещение, соврав, что это спальня. Отстала немного, пояснив, что мне нужно посмотреть на себя в зеркало, и бесстрастно наблюдала, как за следующим поворотом на него нападают двое Тритонов и утаскивают государственного деятеля в неизвестном направлении. Мне было плевать, что произойдёт с человеком дальше, – на душе было пусто и свободно. Я спустилась вниз, позволила себе бокал шампанского и села в свою новую машину.

А на следующий день на стол к Таиру Ревокарту легла папка с показаниями свидетелей и одним-единственным фото. На нём была запечатлена красивая молодая женщина в обнимку с членом совета Кадрими Шуа, найденным мёртвым несколько часов назад.

Спустя год Ричард признался: подслушанный мной разговор на самом деле был спланирован. У Тритонов никогда не было столь ничтожных проблем, чтобы они не могли найти какую-то актрису, а если и были, то занимался ими уж точно не Ричард. Отец хотел, чтобы я сама проявила желание быть в деле, а не просто получила приказ.

Услышав правду, я даже не огорчилась. Как подсказывал опыт, Ричард знал, что делает.

•••

Мне снились реки, наполненные кровью. Снились горы сыпучего песка. Снились мольберты и кисти. Мне снился Таир Ревокарт. Стоя посреди пустыни, со снегом на веках, я зачерпывала в руки песок и сыпала его на голову своему злейшему врагу.

Его смерть представлялась избавлением, а его кровь – сладчайшим вином.

Из-за него мне необходимо было покидать Эпиры и раз в несколько недель ездить в Сорники, куда пришлось перевезти сына на ближайшие полгода. И слушать детский крик. И разрываться от двух таких разных, противоречивых чувств. И с одной пустоты возвращаться в другую – в столицу.

Мой отец принял неожиданное решение: сказал, что если я хочу, чтобы со мной считались, нужно изменить мой статус. Помню, я не на шутку удивилась и не сразу поняла, к чему он клонит.