Светлана Тимина - Пламя Атлантиды

За глянцевым фасадом рая иногда таится ад для того, кто не обладает навыками выживания в подобных обстоятельствах. Эта империя — мир властных и умных женщин, которых по привычке недооценивали даже в мире Савичева. И недооценивали в силу своей узколобости и нежелания принять тот факт, что женское начало скорее созидает, чем разрушает. Но если кто-то таит в себе угрозу стабильности подобной системы, его участь незавидна.

А пока он пил кофе, который тут поэтично именовали «эликсиром темных зерен», боролся с непреодолимым желанием припасть губами к соблазнительным устам Лаэртии, напрочь забыв о своем намерении выведать у нее информацию относительно временного портала, связанного, согласно легендам, с Хроносом. А матриарх Атланты не теряла зря времени.

Она словно плела тонкую паутину из золотых нитей своих сладких речей, отнимающих разум. Рассказывала легенды и исторические факты о создании и развитии империи, за которые Савичев еще несколько часов назад готов был продать душу дьяволам и собственного, и древнего миров, а сейчас же попросту пропускал их мимо ушей, сгорая от желания целовать эту неприступную и такую желанную красавицу. А Лаэртия тонко вплетала в свои сети-кружева речей едва уловимые коварные вопросы касательно технологий его мира и, в особенности, найденных линз.

«Стеклышки оказались сильным искушением для женщин, у них стремления к подобному не отнять», — на миг подумал Дмитрий и сам не понял, что вкратце описал технологию их создания и основные функции. Кажется, даже пообещал Лаэртии показать процесс их обработки, радуясь, словно школьник, когда матриарх ударила в ладоши с самодовольством, которое не пыталась скрыть.

Она была опасна. Но умела настолько мастерски это скрывать за обволакивающим обаянием невероятной женственности, что Савичев не сразу понял, как легко попал на крючок Лаэр.

Сейчас ему было все равно. Особенно когда эликсир кофейных зерен был выпит, по телу разливалась восхитительная нега, кровь бурлила от едва сдерживаемого желания обладать красивой женщиной, которая не ограничивала его в этом стремлении, не загоняла в рамки правил. Наоборот, молчаливо поощряла.

И все же он вряд ли ошибся в ту ночь. Всегда, при любых обстоятельствах мужчина знал наверняка: сумел вызвать в женщине ответные чувства или же с ним просто напросто играют.

Он не ошибся. Но не знал, что есть такая категория женщин, которых чувства превращают в жестоких и непримиримых, потому как являются для них недопустимой слабостью. Но это не мешает им гореть в полную силу, сжигая в своем пламени гордость и высокомерие.

Просто в его мире не было таких, как Лаэртия Справедливая.

Сейчас же Дмитрий не задавался столь глобальными вопросами. Лаэр отставила кубок в сторону и поднялась с софы под жаждущим взглядом Савичева. Подняла руки, развязав узел, который удерживал ее платье на плечах, одним уверенным грациозным движением, и с чарующей улыбкой на устах, призывающим к поцелуям, сделала шаг навстречу мужчине.

— Что ж, чужеземец, мое любопытство не только не утолено, оно разгорелось неистовым пламенем. Покажи, как неистово умеют любить в твоей далекой Окраине. Люби меня как гость, не зная запретов; но опасайся вызвать во мне разочарование, ибо подобное я не прощаю…

Последние слова матриарх потонули в утробном рыке изголодавшегося зверя, которого и без того непростительно долго мучили правилами этикета и светскими беседами. Золотая материя скользнула на пол по грациозному стройному телу Лаэртии, обнажая высокую грудь с вершинами темных твердых сосков.

Савичев утратил голову в тот момент, терзая губами ее податливые уста, стараясь не причинить излишней боли, разжигая в теле прекрасной королевы ответное. Такое же неистовое желание. Эффект бабочки, вероятность никогда не поспасть домой, разные реальности — все это утратило свой смысл именно в этот момент. Осталась только страсть.

Жадная.

Неистовая.

Не подчиняющаяся никаким правилам и сметающая все на своем пути…

Их языки сплелись в понятном на уровне рефлексов танце страсти — искренней, неподдельной и ломающей все на своем пути. Лаэртия не опешила от такого напора мужчины. Скорее, приняла этот скрытый вызов извечного соперничества двух начал во всеоружии обольщения и женственности. Страстно и вместе с тем нежно, без излишней грубости возвращала этот поцелуй, нежно скользила теплыми ладонями по плечам Савичева.

Он и сам не понял, как ловко матриарх справилась со шнуровкой его туники. Едва сдержался, чтобы не погрузить пальцы в ее волосы у самого затылка, повинуясь безотчетному инстинкту намотать их на кулак, словно завоеватель начала времен, узревший свою истинную пару. Пришлось оторваться от сладкого источника ее алых губ, чтобы воздеть руки кверху, позволив женщине стащить с него ставшую тесной рубашку из тонкой ткани. Ее пальчики погрузились в его волосы, но с совсем иной целью: она словно внушила этим прикосновением, что спешить некуда. Впереди долгая ночь.

Савичева буквально разрывало от противоречивых эмоций. Часть мужчины хотела обладать ею с неистовством завоевателя. Повалить на пол, впиться губами и, не исключено, даже зубами в золотистую нежную кожу, пусть крики боли и изумления переходят в стоны сладострастия… И в то же время он хотел подарить ей весь мир. Отнять у себя и подарить ей. Чувства сделали его безумным и готовым на все ради счастья обладать этой фантастически прекрасной женщиной.

Она подарила усладу его слуху, когда Дмитрий обнял тонкую талию Лаэртии и поднял ее над полом. Сладострастно застонала в его губы, уже не считая нужным скрывать, как сильно воспламенили кровь поцелуи мужчины. В потемневших глазах, которые казались почти черными от расширенных зрачков, промелькнула искра изумления. Но Савичев мог и не ловить ее взгляд в тот момент: ощутил кожей, каждым нервом, как тело и сознание женщины устремилось навстречу ему.

Сердце, казалось, готово было разорваться от восхитительных противоречий. Пульсировало в висках оглушительным набатом, и только горячий поцелуй мог хоть на миг успокоить его бешеную пляску. Горячие губы матриарх, точеная шея, острые ключицы, высокая грудь, — ни один миллиметр кожи женщины не остался без поцелуя. И когда мужчина опустил свою драгоценную ношу, королеву, которую уже мысленно назвал своей, на мягкий шелк софы, время остановилось.

Лаэртия не стала пассивно принимать ласки. Ее ладони заскользили по его затылку, по широкой спине, без смущения и какого-либо промедления развязали шнуровку шелковых брюк. Горячее дыхание матриарх обжигало ушную раковину, а от хриплых несдерживаемых стонов плавились барабанные перепонки.