Eve Aurton - Теряя себя

Оказывается, людям свойственно ошибаться, потому что как только я выхожу из ванной, то сразу же сникаю, наталкиваясь на Рэми. Спрятав руки в карманы брюк и устремив взгляд в даль, он стоит у окна, на подоконнике которого я сидела всего лишь пятнадцать минут назад и рисовала дом напротив, пытаясь запечатлеть его на бумаге. Сейчас тетрадка с моими рисунками лежит прямо на подоконнике, и стоит Хозяину опустить голову, как он наткнется на нее, а, если честно, мне не хочется показывать ему свои воспоминания. Только не после того, что он сделал со мной.

— Добрый день, Господин, — наконец, нахожу в себе смелость поприветствовать его и вытираю вспотевшие от волнения ладони о платье. Его неожиданный визит кажется странным, пугающе подозрительным, словно он пришел сказать мне что-то важное. И выглядит он официально подтянутым: белая рубашка и серая жилетка, подчеркивающая статность фигуры, в тон ей брюки, начищенные до блеска черные туфли, уложенные волосы, касающиеся плеч, гладко-выбритый подбородок.

— Здравствуй, Джиллиан, — при этих словах он поворачивает голову в мою сторону и окидывает меня медленно тягучим взглядом, от которого становится до ужаса неловко, и я начинаю сожалеть о том, что навела такой марафет. Впрочем, мои стенания длятся недолго, потому что Рэми спокойно отворачивается к окну, позволяя мне облегченно выдохнуть… но тут же напрячься. — Что это? — кивая головой в сторону тетради, говорит он, а я прикусываю губу, нервно потирая бровь и не зная, что сказать. Я могу соврать, ну-у-у, например, сказать, что это рецепты блюд, которым я хочу научиться, или список книг, что намереваюсь прочесть, или перечень дел, которые мне нужно успеть сделать за оставшееся до смерти время. Но все это кажется таким очевидно неискренним, что я не нахожу ничего лучше, чем сказать правду:

— Мои рисунки, то есть… скорее наброски. Знаете, я не сильна в рисовании, — смущенно мотаю головой, подкрадываясь ближе и желая убрать тетрадь с его поля зрения, но Хозяин предугадывает мои действия, склоняясь и беря ее в руки.

— Позволишь? — спрашивает он, изгибая одну бровь и смотря на меня терпеливо выжидающе. Какое благородство — спрашивать разрешения на то, что по праву принадлежит ему, ведь там мои мысли, воспоминания и мечты. Моя душа — как на ладони.

— Конечно, — пожимаю плечами и опасливо встаю рядом, вдыхая приятный аромат парфюма, смешанного с ароматом лосьона для бритья. Вытягиваю шею, чтобы заглянуть в открытую им тетрадь, и тыкаю пальцем в рисунок, желая разбавить наступившую тишину своими комментариями: — Это моя комната, в Изоляции, на самом деле она вся лимонно-желтая, яркая и живая, но я предпочитаю рисовать простым карандашом. Благодаря ему я могу достигнуть четкости линий и выгодно обыграть тень, — Господи, я словно оправдываюсь перед ним, задыхаясь от неловкости и мысленно умоляя его не заходить дальше. — А это моя мама, на самом деле она очень красивая, но у меня нет опыта, чтобы передать ее красоту в полной мере. Когда она улыбается, на ее щеках появляются ямочки, но отчего-то я запомнила ее именно такой, задумчиво грустной, — шелест страницы и его понимающий кивок. Тайком бросаю на него настороженный взгляд, наблюдая за его эмоциями и настроением. Рэми сосредоточенно серьезен, он внимательно разглядывает мои рисунки, по-настоящему интересуясь их историей и удивляя меня все больше — какое ему дело до прошлой жизни обыкновенной рабыни? — А это Элисон, — я вновь тыкаю пальцем, случайно касаясь его руки, прохладной и утонченно аристократической, с длинными пальцами и ухоженными ногтями. Прослеживаю за венами, бугрящимися на тыльной стороне его ладони, и облизываю губы, думая о том, что его руки созданы для того, чтобы дарить нежность — не боль, но, будто назло, чаще они одаривают последним. — Раньше у нее были длинные волосы, а потом она решила их постричь, да еще и покрасила в черный. Это был своего рода вызов своей природе, судьбе, что предрекла ей быть неприметной блондинкой с длинными волосами. Я ассоциирую это с борьбой, она всегда считала, что мы можем взять контроль над своей жизнью в свои руки.

— Право выбора, мы уже говорили об этом, — Рэми перебивает меня, словно избавляясь от нежеланного разговора, а я послушно замолкаю, закрывая эту тему. — А это? Айрин?

— Да, — киваю головой, поджимая губы и переминаясь с носка на пятку. Моя маленькая сестренка еще не обрела глаз, по той простой причине, что я не могу в полной степени выразить их глубину. То, что скрыто за простыми штрихами карандаша. То, что я не смогла вдохнуть в рисунок. Наконец, он переводит на меня вопросительный взгляд, молча указывая на этот недостаток, и я позволяю себе в открытую заглянуть в его лицо, чтобы рассмотреть каждую черту.

Что-то в нем изменилось.

— К сожалению, моих навыков не хватает, чтобы нарисовать ее глаза. Они… как бы это объяснить. Они больше, чем глаза, словно сама душа смотрит на вас. Простите, я несу полную чушь. Но в них столько света, доброты, искренности, веры, детской наивности, красоты. Слишком много всего, чтобы вместить в рисунок, — от его пристального внимания я теряюсь и начинаю говорить все глуше и глуше, стесняясь своих откровений и глупых попыток прыгнуть выше своей головы — ведь я далеко не художник.

— Напротив, Джиллиан, я бы сказал, что у тебя отлично получается. Стоит внимательнее прислушиваться к своим ощущениям, воспоминаниям, чувствам, и тогда все получится. Ты говорила, что глаза — ваша общая черта?

— Д-да.

— Я могу помочь тебе, если позволишь.

Согласно киваю, с любопытством глядя на то, как Господин берет карандаш и, разворачиваясь ко мне всем корпусом, пару секунд смотрит в мое лицо. Не вижу, что он рисует, но наблюдаю за каждым движением его пальцев, сжимающих карандаш и порхающих над бумагой. Изредка он отвлекается от рисунка и бросает на меня мимолетный взгляд; слегка хмурится, становясь вдумчиво серьезным, а потом довольно расслабляется, вкладывая карандаш за ухо и показывая результат.

Его рисунок выворачивает сердце, и я прижимаю ладонь к губам, чувствуя подступающие слезы — моя Айрин обрела душу. Ту самую, что делает ее портрет живым.

— Бог мой, — только и произношу я, стараясь размеренно дышать и протягивая руку к рисунку. Ласкаю лицо сестры кончиками пальцев, с щемящей болью понимая, что теперь я не так одинока, благодаря Господину, так четко выразившему самую суть. — Спасибо вам, — хочу забрать у него тетрадь, чтобы спрятать далеко-далеко, где никто не найдет и не заберет у меня последнюю возможность встречи с близкими, но Рэми оказывается на редкость настойчив. Он отрицательно мотает головой и возвращается к своему занятию, переворачивая страницу за страницей, рассматривая кафе, в котором я работала, незаконченный набросок Адель, кое-какие пейзажи, сохранившиеся в памяти. А потом внезапно застывает, и я понимаю почему.