Eve Aurton - Теряя себя

Все это находится под открытым небом, и сейчас здесь неприятно холодно, неуютно, отчего я чувствую, как по спине бегут мурашки. Лишь крики людей, находящихся далеко, скорее на другой стороне Арены, хоть немного успокаивают расшатавшиеся нервы.

Мне нужно торопиться.

Быстрым шагом иду вдоль решетки, вглядываясь в противоположную от меня сторону, и замечаю движение, будто огромное серое пятно копошащейся массы растекается по площадке, а потом приобретает более четкий порядок.

Мне нужно торопиться.

А заодно выловить из общей массы Элисон, ведь она наверняка там, ведь я не могла преодолеть такой путь, рисковать своей жизнью и вернуться ни с чем. Бог не может так поступить со мной, и, будто слыша мои молитвы, он посылает мне знак, потому что среди утихнувших криков и наступившей за этим тишины я четко слышу громкое «Элисон Картер», произнесенное звучным командным голосом, человеком, стоящим перед ровными рядами рабов и имеющими власть над ними. Его крик разносится по амфитеатру, подхватывается ветром и скрывается в вышине, а я обхватываю прутья решетки замерзшими пальцами и встаю на носочки, чтобы разглядеть в серых рядах людей свою подругу.

Мне нужно торопиться.

Ведь она где-то здесь, примерно в тридцати ярдах от меня.

— Элисон! — я произношу это тихо, все еще цепляясь взглядом за каждую серую фигуру, стоящую вдалеке, а потом громче, много громче, когда замечаю ее поднятую руку, взметнувшуюся над головами. Мой крик разносится так же звонко, как крик их надсмотрщика, и он оборачивается в мою сторону, как и все остальные, обратившие на меня внимание. Бог мой, ведь среди них Элисон, моя Элисон, моя единственная надежда узнать, как моя семья. — Элисон! — хочу подойти как можно ближе и бегу по деревянным мосткам, громко стуча ботинками и боясь не успеть.

Мне нужно торопиться.

Она понимает это, может поэтому срывается с места, расталкивая людей перед собой, и бежит в мою сторону, вынуждая меня остановиться. Я так возбуждена, в моей крови так много адреналина, что я не слышу предупреждающих окриков надсмотрщика, вся я проваливаюсь в бешеный стук крови в висках и тяну руки между прутьями, мечтая коснуться подруги, бесстрашно бегущей ко мне.

— Моя милая Элисон, — рыдаю, захлебываясь в слезах и от счастья слишком крепко сжимая ее холодные ладони, когда она добегает до меня, и, запыхавшаяся и ослабшая, хватает меня за руки. Бог мой, эта встреча нереальна, это сон, всего лишь сон, мне нужно проснуться, да? Но я не хочу просыпаться. Я хочу насмотреться на нее и впитать в себя каждую черту, чтобы выжечь ее в памяти нестираемым клеймом. — Элисон, как? Как ты здесь оказалась? — За ее спиной неспешным шагом идет надсмотрщик, я замечаю его злой взгляд, и торопливо шепчу: — Расскажи, расскажи, как моя семья, прошу тебя, Элис.

— Джиллиан, я уже не надеялась тебя найти, — ее голос по-прежнему твердый, даже положение ее не смогло погасить в ней ту внутреннюю силу, что всегда восхищала меня. Она чуть похудела и выглядит изможденной, но продолжает верить в себя, одаривая меня несгибаемой уверенностью. — Ты уехала, словно провалилась. Теперь я понимаю почему…

— Как моя семья? Как мама?

— Мне жаль, — она мотает головой, оглядываясь назад, на постепенно приближающегося охранника, а я не могу произнести ни слова, отметая прочь догадки, что рождаются от ее соболезнующего взгляда.

— Элисон, что случилось?

— Айрин умерла, мисс Холл не смогла найти денег на ее операцию. Твоя мать очень плоха, Джил, она потеряла сразу двоих, ты должна вернуться, — она шепчет это часто-часто, а я не могу поверить, не хочу, не хочу, не хочу слышать. Это неправда, я подарила Айрин шанс, продав свою собственную свободу. Я сделала это ради любви к ней, я подписала контракт, обеспечивший ей будущее. Она должна была прожить долгую-долгую жизнь, вырасти, выучиться и выйти замуж. Родить детей и назвать свою дочь в честь меня — в честь своей непутевой сестры, сгинувшей в жестоком мире, о котором она даже не подозревает. Она должна была быть счастливой и умереть в глубокой старости, полностью пройдя отмеренный путь.

Она. Должна. Была. Жить.

— Этого не может быть.

Нет-нет-нет-нет. Не верю.

— Ты должна вернуться домой, Джил, всеми силами, ты слышишь меня? Твоя мать не справится с болью, — Элисон умудряется обхватить мое лицо ладонями и потянуть на себя, чтобы прижаться прохладными губами к моим губам и тут же исчезнуть в руках подоспевшего надсмотрщика, грубо схватившего ее за короткие волосы и повалившего на землю. Ее отчаянные крики вырывают меня из оцепенения, и я тяну руки в ее сторону, желая помочь, но оказываясь совершенно беспомощной. Он удерживает ее за волосы и тащит по земле, все дальше от меня, в то время как она крепко держит его за кулак и пытается оттолкнуться ногами. Наконец, ее крики надоедают ему, и сквозь пелену слез, с разрывающей сердце болью, я наблюдаю за тем, как он склоняется над ней и раз за разом опускает тяжелый кулак на ее лицо, заставляя ее затихнуть.

Все эти известия, это зрелище лишают меня последних сил, и я обреченно оседаю на землю, скользя щекой по решетке и захлебываясь в слезах. Сжимаюсь в комочек, сотрясаясь в рыданиях и проклиная этот мир, Господина, что таким жестоким образом обманул меня, предал, став непосредственной причиной смерти Айрин, ведь он обещал, говорил, что деньги перечислены. Ведь я верила его словам, послушно выполняя условия контракта и считая себя обязанной ему.

Все ложь, обман, жалкое притворство. Ненавижу.

Я так утопаю в своей боли, что не сразу понимаю, что происходит вокруг, лишь громкие крики толпы и оглушительные выстрелы заставляют меня вынырнуть из переживаний и посмотреть на площадку, где творится что-то невообразимое, потому что ровных рядов, которые стояли лишь несколько минут назад, уже нет, а за место их шумная серая масса, пестрящая темно-синими пятнами, по-видимому охранниками, пытающимися успокоить взбунтовавшихся рабов. Мое видение искажено невысохшими слезами, и я протираю глаза тыльной стороной ладони, чтобы улучшить четкость и рассмотреть все получше. Вжимаю голову в плечи, слыша очередной выстрел и отползая дальше от решетки. Мне становится до безумия страшно, и я ошалело ползу назад, оглядываясь по сторонам и мечтая как можно скорее покинуть здание. Краем глаза замечаю черную фигуру, стоящую на верхней трибуне и спокойно наблюдающую за происходящим, и пусть эта фигура скрыта в черном плаще с глубоким капюшоном, но она кажется мне будто знакомой. Что-то смутно знакомое я нахожу в манере стоять, в ширине плеч, в росте, в ленивых движениях, когда человек наконец отворачивается и исчезает в одной из арок, ведущих в общий коридор верхнего этажа.