Вероника Мелан - Путь Воина

Снег накрыл окрестные холмы, превратив вечно зеленые деревья на горизонте в синеватых часовых.

Заканчивался третий месяц ее пребывания в Тин-До, и накануне Нового Года сердце Белинды впервые накрыла тоска — глубокая и зловонная, словно болото.

Хотелось напиться. До тошноты, до кругов перед глазами, до беспамятства. Все это время она держалась неплохо — не отчаивалась без привычных предметов обихода, не грустила по городам, не рвалась в социумный круговорот. Но снег что-то изменил. А, может, не снег, а канун праздника.

Держащие сигарету пальцы мерзли — она до сих пор не бросила курить, а местные за дым не корили. Привезенные с собой сигареты давно закончились, но нехитрыми папиросками, заготовленными из местного сушеного табака и тонкой бумаги, охотно делилась Рим. С них Белинде поначалу хотелось кашлять — уж больно крепкими и едкими они были, — но она все равно их по чуть-чуть смолила. Постепенно привыкла.

Темнели голыми лапами на фоне стены кусты; вдали стелилось голубое небо — по-зимнему хмурое; неслышно росли сугробы.

В который раз за прошедшие пару дней вспомнился прошлый год — тайный обмер вещей Килли, радостный бег по магазинам, выбор нового свитера — дорогого, от дизайнера. На него она, помнится, копила почти полтора месяца — собирала каждый цент с не слишком большой зарплаты. Но не жадничала, чувствовала себя счастливой, когда купила любимому обновку, когда осторожно упаковывала ее, когда украдкой клала под елку.

Ей подарили набор кремов.

Она ими пользовалась? Кажется, да… Несколько раз.

После оставила в той квартире, из которой сбежала.

А на центральной площади Пембертона уже стоит, наверное, нарядная ель. Взбудораженная толпа струится вокруг палаток рынка, выбирая новые игрушки, подсвечники, подарки. Переполненные покупателями магазины бурлят «выгодными акциями», речью продавцов-ассистентов, рекламой, скидками. Хотя, какие скидки в самый сезон? Фальшивые.

Но Белинда всегда любила это время, независимо от того, что творилось внутри ее маленькой семьи. Вливалась в общий поток чужого и иногда своего веселья, купалась в той радости, которой наполнялись перед Новым Годом лица прохожих и даже, кажется, манекенов, чувствовала себя частью невидимого глазу, но оттого не менее ощутимого волшебства.

А в этом году ей некому и нечего дарить. Не будет ни елки, ни подарков, ни игрушек. Ее нигде не ждут.

И выпить от этих мыслей захотелось вновь — жаль, что местные не варят алкоголь.

Ума-Тэ бы не похвалил…

Вечерело. Тренировки на сегодня закончились.

Тин-До, монастырь, послушники — все это временно. Это всего лишь часть жизни, которая быстро пройдет. От совсем уж глубокой депрессии ее удерживали мысли о собственных достижениях, о тренировках с Джоном, которые потихоньку, но неотвратимо усложнялись. Теперь Мастер Мастеров учил ее болевым точкам на теле, технике нажатия на них, методу «стального» пальца, умению при желании создать отсроченную смерть противника. Сложные знания, секретные, но он почему-то ими делился.

Белинда стряхнула невесомый пепел с сигареты и усмехнулась — уже сейчас, если бы захотела, она могла бы убить Килли. Нет, не одним ударом — зачем хвастаться о том, чего нет? — но парой-тройкой точно.

На прошлой неделе она с легкостью начала предсказывать и обходить защиту Рим…

Соседке по комнате, чтобы не провоцировать вспышек непонимания и гнева, Лин врала: ночью, мол, уходит для дополнительных медитаций и восстановления. Потому что иначе она едва способна утром подняться с постели, потому что делать этого в келье не может — в келье стоит отвлекающий от практик храп.

Рим верила.

Но Лин как боец росла, и вскоре придется придумать другой миф о том, откуда берутся навыки, или же рассказать правду — время покажет.

А знания росли. Что-то творилось в ее голове во время медитаций — что-то столь невероятное и сложное, что Белинде иногда казалось, что она в прямом смысле мутирует. Во время ночных занятий Джон выдавал очередной блок информации, а во время медитации этот блок раскладывался и распределялся в ее уме по верным местам и отсекам. Мозг вскипал. Иногда ей в прямом смысле хотелось скрежетать зубами — что-то постоянно творилось в ее разуме, обрабатывалось, соединялось в новые структуры, росло. И все это без осознанности хозяйки-черепной коробки. Однако помудревшая Белинда, хоть и тяготилась отсутствием понимания происходящего, сложному процессу не мешала. Чувствовала, что он важен.

Временно, все временно.

Затяжка. Черт, какой же все-таки едкий дым — никакого удовольствия. Хоть бы Мастер Шицу подарил щепотку своего фирменного табачка …

В монастырь Лин всегда возвращалась с красными, покусанными морозом щеками.

— Рим, а местные Новый Год празднуют?

— А я знаю? Меня тут в прошлом году не было.

— И прямо совсем ничего не собираются готовить? Не слышала?

— В смысле танцы, пляски, хлопушки и тосты? — прозвучало саркастично. — Не слышала.

Тем вечером они больше не говорили.

За два дня до праздника Белинда проснулась с непреодолимым желанием сделать какой-нибудь подарок Джону. И плевать, что монастырь и что под рукой ничего нет, — самому странному человеку в ее жизни хотелось сделать приятное.

Приятное. Легко сказать.

Но что именно?

Смастерить что-то? Сплести венок из голых веточек куста? Нарисовать на тонкой бумаге чернилами картину? Потеснить местного повара и приготовить пирог?

Ерунда, Лин не умела ни рисовать, ни хорошо печь.

А за окном стоял удивительно погожий день; переливался под выглянувшим солнцем снег. Хотелось жить.

Джон сделался для нее незаменимым. Они мало говорили и почти никогда о чем-то, помимо тренировок, но Белинда, неспособная справиться с собственной фантазией, часто воображала, что однажды человек в сером вдруг сделает что-то из ряда вон, что-то особенное. Например, пригласит ее в бар Ринт-Крука выпить пива. Нет, она знала, что этого не случится, знала это совершенно точно, но почему-то продолжала воображать.

Интересно, сквозь свою стальную личину он видит в ней женщину? Хотя бы чуть-чуть?

За прошедшие недели у нее прилично отросли волосы, и Лин в кои веки стала вновь походить на девчонку — хитроглазую лисичку. Стройную, крепкую, вполне симпатичную. Иногда поздним вечером, когда перемытые чаны и котлы уже громоздились на длинных деревянных столах, а голоса стихали, она пробиралась на кухню и смотрела на свое отражение в начищенном до блеска баке. Заправляла за уши отросшие пряди, пальцами укладывала челку то на один бок, то на другой. Впервые в жизни нравилась себе.

Интересно, Джон ей что-нибудь подарит?