Екатерина Лесина - Третий лишний

— Кыш пошли, кликуши. — Красава попробовала вырваться из цепких девичьих ручек, но не позволили. А меня ажно замутило.

Вспомнилися иные девицы.

И то, как верещали они, приговаривали…

…нет, не виновная я в их смерти. И бабка не виновная. Хочу так думать, да совесть не угомонится никак, все нашептывает, что, когда б не мы с бабкою, жили б девки долгую жизню. Были б счастливы? Кто знает, может, и не были б, да все одно…

— Кыш!

— Красавушка, не надо… выпей вот. — Боярин сдернул с пояса флягу чеканную и девкам сунул. — Дайте боярыне отвару…

— Матушка, выпейте… всего глоточку…

— А и выпью. — Она остановилась и вырываться перестала. — Почему б не выпить? Я все сказала… все показала… и теперь…

Она вырвала флягу из рук растерянной девки и поднесла к губам.

— Она видела, понимаешь… она видела… и ей ты не скажешь, что я умом повредилась, что несу невесть что… клятва… знаешь, в чем радость безумия, Зослава? Мы не ведаем, чего творим… мы не властны над своим разумом, а значит, ни одна клятва… они слетают, как слетают оковы…

— Савушка, — простонал боярин. — Это у нее… после того, как сыночка нашего потеряла… вот и повредилось, все ей мерещится глупое…

— Мерещится. — Красава сделала глоток. — Никак иначе… а знаете, что обидно? Я потеряла. А он… у него наследник недавно родился… а ведь клялся, что изменять не станет… и она клялась, что мы с нею вдвоем… сестры… до скончания времен сестры. И они тоже безумны, если клятвы их ничего не значат. Как вы думаете?

Ее взгляд вдруг потускнел.

И пальцы разжались, но ловкая девка не позволила фляге упасть. Другая и боярыню подхватила.

— Вы уж извините. — Боярин шапку кое-как напялил, лысину прикрывая. — Не думал, что она этакое учинит… хворая она… вроде и здоровая, а как распереживается, то и несет невесть что.

И глянул так, искоса, мол, верю ли…

А я чего? Кивнула. Мол, так и есть.

Хворая.

А хворым многое простительно, даже клевета на царицу-матушку.

Арею только и дали время, что помыться.

А может, мылся он слишком долго. Сначала все глядел на купальню, не способный заставить себя переступить порог. Вид воды вызывал тошноту.

Отторжение.

А ну как коснется она кожи, та зашипит, и пламя погаснет.

Это не он — оно, упрятанное под сердцем заветным угольком силы, беспокоилось. И Арею стоило немалого труда беспокойствие унять.

Он сделал шаг.

И другой.

Вдохнул влажный тяжелый воздух. И осознал, насколько грязен. Зарос. Одичал. Одежда и та к телу прилипла. Вон, Хозяин, показавшись, кривится…

— Я ж не сам, — сказал Арей и рубаху стянул.

Ее проще выкинуть, чем отстирать, да только не в его положении одеждою кидаться. Гордость гордостью, а все ж он, Арей, как есть нищий.

— Сюда клади, охламонище, — велел Хозяин, пальчиком на лавку указывая. — Пришлю кого из молодших… а то ж и вовсе закоростишься…

Спину, что характерно, потереть не предложил.

В купальнях по предрассветному часу было тихо. И благостно.

Горячая вода.

Местное мыло, пусть и не духмяное, темное, но едкое. И грязь, казалось, слоями сползала с кожи. И сама эта кожа делалась тоньше.

Мягче.

Боярская, чтоб ее…

…вода, поначалу злая — чуяла стихию иную, враждебную, — норовила обжечь, но после смирилась, успокоилась. Она стекала по шее, по плечам, унося усталость.

Арей и не понял, насколько устал.

…громко, упреждающе хлопнула дверь.

И в купальню заглянул мрачный Еська.

— Живой? А и хорошо… до холеры… матушка тебя видеть желает… немедля, — он говорил и глядел под ноги, и вряд ли от излишнее стыдливости. А после вскинулся, тряхнул головой. — Матушка… ты слушай ее… она хорошая… когда ей что-то надо, она очень хорошая. Только не спеши соглашаться.

И усмехнулся так, кривовато.

— Это как на рынке… на первую цену товар не берут.

Арей кивнул: мол, понял.

Испугался?

Нет. Отнюдь. Устал он бояться.

Преисполнился надежд? Скорее уж опасений. Дела царские его не касались, а раз уж коснулись, то с этакого прикосновения и без шкуры свежестиранной остаться недосуг.

— Я тебе там одежки принес… ты вроде с Евстей одного сложения, авось и подойдет.

— У меня своя имеется.

Про одежду говорить безопасней, нежели про царицу и планы ее, про которые Еська если и не знает, то всяко догадывается.

— Имеется, — согласился Еська и палец в ухо засунул, поскреб. — Только нечего матушку ее видом смущать… небось царица, а не просто так… и не кривись. Чистое все.

Шелковая рубаха.

Кафтан черный из бархату.

Благо, ни каменьев, ни золота. Простая одежа, если б не ткань — мягкая да текучая, к телу льнущая, — вовсе б обыкновенной была.

А сапоги Арей свои надел.

Пусть помятые, истоптанные изрядно, зато по ноге.

Еська за одеванием наблюдал молча. Только, пояс протянув, заметил:

— Думаю, голова у тебя есть, потому и сообразишь, что в ее присутствии лучше помалкивать. И не колдовать. Она этого очень не любит…

…ждали.

…родич дорогой хмур, что туча грозовая. Набычился, но ни слова не сказал. Только окинул с ног до головы цепким взглядом.

…повели.

…тропа сама собой раскрылась в каменной толще, и только слышно было, как где-то далеко, а может, и близко, ворчит Хозяин, приговаривает, что, мол, утратили люди совесть всяческую, ежель приличную нечисть по-за всяких глупостев от дел отрывают…

Узкая тропа.

Как боком протиснуться.

Прямая, что тетива.

Идешь, а будто бы стоишь. Вязнешь в каменной громаде стен. Неуютно.

Опасливо.

А ну как здесь Арей и останется? Случалось в истории и такому… кажется, с Войгардом Трусливым, который, вместо того чтобы врагам отпор дать, велел поджечь город и сам попытался скрыться. Да то ли магик при нем был подкуплен, то ли неумел, а может, и нежить подшутить велела, но остался он в камне… в летописях сказано было, что его три дня и три ночи выбивали…

…зачем?

Дела давно минувших дней. И не о них думать следует, но о царице.

Кто донес, что Арей…

…родственничек. Больше некому.

…или тот доброхот, который грамотку оставил?

…или еще кто?

Когда это он успел ввязаться в придворные игрища? Или… правом крови?

Под ногу подвернулся коварный камень, и упасть бы, да не позволили, подхватили под локоток в притворной заботе.

— Ты, родственничек, — шепот Киреев прозвучал презловеще. — Не спотыкайся, а то еще помрешь тут, что тогда? Матушка огорчится…

— Зачем меня…

— Сама расскажет. И ты, будь добр, выслушай… я понимаю, что с огнем сладить тяжело. И кротостью норова ты в прежние времена не отличался, а все одно, когда чего-нибудь сказать захочется, дай себе труд подумать минуточку, надо ли сие говорить…