Карен Монинг - Песнь лихорадки

Тишина.

Громче, сильнее.

— Танцор, проснись. Сегодня тот день. Сегодня мы пойдем спасать Шазама. Вы двое друг друга полюбите. Мы будем семьей, — и мы сделаем это вместе — вчера мы решили, что он отправится со мной на планету Х. Хоть я и беспокоилась за его сердце, я согласилась не держать его в клетке, а он хотел быть там со мной, чтобы отпраздновать счастливое воссоединение. Или утешить меня, если все пойдет не по плану.

У меня супер-органы чувств. Супер-обоняние, зрение, сила, скорость.

И слух.

В нашей постели дышал лишь один человек.

Я подскочила, развернулась в воздухе и ударила ладонями по его груди.

— Танцор! — прорычала я. — Проснись!

Он оставался неподвижен, глаза закрыты.

Толчок, толчок, толчок.

Я читала об этом. Никогда не делала. Научилась на случай, если понадобится. Тридцать толчков в ритме 100–120 в минуту. Наклонить голову, приподнять подбородок, зажать нос, выдохнуть. Два выдоха. Каждый длится секунду.

Толчок, толчок, толчок. Выдох.

Я метнулась в режим стоп-кадра, чтобы делать это быстрее, и оседлала его, представляя сердце внутри его тела, эту прекрасную, несправедливо забракованную мышцу, и притворилась, будто я обхватываю его руками и массажем возвращаю к жизни, продолжая работать.

Толчок, толчок, толчок. Выдох.

Я вибрировала так сильно, как только могла, потому что Мак сказала, что Риодан говорил (и откуда он знал, мне неизвестно), что в это время я испускаю легкий электрический заряд. Я включила это на полную мощность, одновременно совершая толчки.

Ни вздоха. Ни сокращения мышц, ни даже подергивания глаз под веками.

Толчок, толчок, толчок, выдох.

Толчок, толчок, толчок, выдох.

Слезы пришли задолго до того, как я перестала пытаться колотить его тело, выдыхать в него и вибрировать, пытаясь вернуть к жизни.

Слезы обжигали, причиняли боль, оставляя охрененно глубокие шрамы.

Моя голова запрокинулась, и я зарычала в потолок от горя, ярости и ослепляющего гнева.

— Почему? — я трясла кулаком. — Дай мне хоть одну хорошую причину! Скажи мне, ПОЧЕМУ, сукин ты сын! Почему не я? Ты заберешь всех, а меня оставишь, просто чтобы помучить меня?

Я не знала, как долго я рыдала и гневалась на потолок, не знала, когда сменила тактику и начала умолять. Предлагать что угодно.

Все. Все мои суперсилы. Все что делало меня особенной. Просто верните мне Танцора. На один день.

На один час.

Да хотя бы только чтобы попрощаться.

Руки бессильно упали по бокам.

Мозг онемел: отрицание, отрицание, отрицание.

Температура тела вполне ясно рассказывала историю.

Он скончался вскоре после того, как я заснула.

Прошли часы.

Пока я дрыхла, не догадываясь.

Танцор умер в одиночестве, а я лежала рядом, видела счастливые сны, не подозревая об его страданиях и его нуждах.

В этом и заключался мой страх: что меня не будет рядом, когда он умрет. Еще хуже, я была прямо здесь , но меня не было. Я хотела держать его за руку. Я хотела, чтобы он был не один.

Но нет, я проспала.

Было ли это больно?

Долго ли это длилось, хрипел ли он мое имя? Или же его огромное прекрасное сердце просто замедлялось и замедлялось, пока он не ушел во сне?

Боялся ли он? Страдал ли он?

Осознавал ли он вообще?

Я сидела на нем и смотрела на него, ища ответы на его лице.

Оно было умиротворенным.

Глаза закрыты. Ни следа напряжения на лице.

Принятие.

Он всегда был таким. Принимал все. Меня. Его гребаную несправедливую жизнь. Всегда видел хорошее во мне и во всех вокруг.

Горячие слезы покатились по щекам, обжигая мою кожу.

— Проснись, проснись, проснись! — кричала я, тряся его. — Пожалуйста, не оставляй меня. О Боже, Танцор, не уходи. Еще рано! У нас должно было быть больше времени!

Лицо его было бледным и холодным, волосы взъерошились от занятий любовью, губы приоткрылись, точно от последнего вздоха.

Я люблю тебя бесконечнее, чем число Пи, — сказал он.

Я занесла кулак и ударила его по груди, подумав, что если мой удар достаточно смертоносен, чтобы остановить сердце, возможно, он сможет вновь его запустить.

Тогда я почувствовала его.

Не подо мной.

Позади меня. Хоть солнце не касалось моей кожи, я чувствовала на своих плечах солнечный свет.

Я чувствовала его присутствие.

Я клянусь, я чувствовала, как его руки отодвигают мои волосы, чтобы он мог поцеловать меня в шею. Затем они остановились на моих плечах, осязаемые и теплые, и слегка сжали.

И до самого дня своей смерти я буду верить, что действительно слышала его слова.

Никаких слез, Мега. Лишь радость. Мы везунчики.

Везунчики. Он мертв и говорит такое? Он совсем из ума выжил? Может, он-то везунчик, но я нет. Я здесь. Я одна. И его тело опустело от всего, чем являлся Танцор, а я была в постели с трупом.

Любовь не умирает вместе с человеком. Все, что мы чувствовали друг к другу, все еще существует, Дэни. Это в твоем сердце. Не отключай его, дикарка. Никогда больше не отключай его. Мир нуждается в тебе. И ты нуждаешься в мире.

Затем теплота исчезла, и я растянулась рядом с ним, я вцепилась в него, и целовала его, и целовала его, и говорила все те вещи, которые мы только-только начали говорить друг другу.

Я не знаю, сколько пролежала там. Время текло странно.

Я знаю лишь, что в какой-то момент смутно осознала, что Риодан был с нами в комнате, касался моего плеча, смотрел на меня пронзительным жарким взглядом, оттаскивал меня от него, укутывал в одеяло, вытаскивал из кровати, а я кричала и кричала на него, я била его и говорила ему оставить меня в покое, потому что я никогда не отпущу Танцора.

И он позволил мне это, бушевать, кричать, бить его снова и снова, и когда я наконец рухнула на пол, рыдающая и надломленная, он поднял меня, вновь закутал в одеяло и вынес в слишком солнечный день.

Тогда я потерялась в крайне плохом месте, где жалела себя и злилась на мир, и я состояла из одной лишь боли, и я чувствовала себя старой, с артритом в каждой из моих двухсот двадцати двух костей, и боль была столь сильной, что я знала, что не смогу ее пережить. Она убила бы меня, и это было нормально, потому что Танцор, наверное, все еще был рядом, и мы могли бы держаться за руки и в режиме стоп-кадра устремиться к следующему приключению.

Затем пальцы Риодана погладили меня по лбу, он уложил меня на свежую белоснежную постель, бормоча тихие слова, и я подумала, что как будто умерла, потому что боль наконец-то.

Блаженно.

Прекратилась.

***

О том времени у меня туманные воспоминания. Я знаю, что Мак приходила и сидела со мной там, где я находилась, где-то в глубине Честера. Иногда даже приходил Бэрронс, и однажды он держал меня за руку, и я помню, как подумала, что должно быть сплю, потому что Бэрронс никогда не стал бы держать меня за руку. Но я все равно помню ощущение его руки, какой сильной и большой она была, и создавалось ощущение, будто он пересылает часть своей колоссальной силы в мое тело, забирая часть моей боли.