Карен Монинг - Песнь лихорадки

Наконец, я повернулась к остальным и сказала:

— Вы должны вернуться домой. Он может не выйти, пока вы на острове, — я отказывалась верить, что его здесь нет. Могли пройти недели, может, даже месяцы, чтобы я в это поверила.

Никому эта идея не понравилась.

— Я не оставлю тебя здесь одну, — сказал Риодан. — Я сделаю себя невидимым.

— Шазама не одурачить, — раздраженно ответила я. — Он куда умнее тебя. Он в сотню раз тебя превосходит. Он эволюционировал выше всего, что мы видели.

— Почему бы тебе не рассказать мне о нем? — предложила Мак. — Я принесла еду и одеяла на случай, если нам придется провести здесь ночь. Мы поедим, а ты сможешь рассказать мне о времени, проведенном с ним.

В моей голове она сказала: Если он здесь и он настолько чувствителен, как ты мне рассказывала, его чувства задеты. А слушание как ты рассказываешь нам истории о нем, может его смягчить.

Я признала, что ее план был мудрым.

Мак развела огонь, и я обнаружила, что не единственная принесла рыбу. Но ее рыбины лежали во льду в рюкзаке. Она завернула их в фольгу и положила в угли, чтобы запечь. Когда аромат заполнил воздух, я уселась по-турецки у огня и рассказала Мак, как мы встретились на Олеане, как он научил меня лучше перемещаться в стоп-кадре, и историю про съедобную планету. Я даже рассказала ей некоторые истории, которые никому не рассказывала — о менее опасных ситуациях, в которые мы попадали, и как Шазам меня спасал раз за разом. Пока я вспоминала, печаль по Танцору, пожиравшая меня заживо, встретилась с еще большим горем от осознания, что Шазам на самом деле мог не дождаться или не выжить.

Неужели я должна потерять все? Их обоих? Неужели это жестокий урок жизни, который я только сейчас выучила? Неужели некоторым людям просто не дано легкой жизни? Я не говорю, что моя не была хорошей, но черт подери, иногда я гадала, почему мой путь вечно такой каменистый!

В конце концов, мои истории вызвали столь острую тоску по нему, что в сочетании со свежим, горячим горем по Танцору, я сделала то, чего никогда не делала перед Шазамом, потому что он был таким уязвимым и склонным к маниакальным приступам депрессии. Неважно, какими бы плохими ни были обстоятельства, я никогда не плакала.

Но я плакала теперь.

Черт подери, дальше я только плакала! Это было нелепо. Мне ненавистно было быть такой. Мак тоже начала плакать, и я посмотрела на нее сквозь слезы и сказала:

— Тебе не о чем плакать. Что с тобой не так?

— Твоя боль — моя боль. Когда больно тебе, больно и мне. Если кто-то, кто тебя по-настоящему любит, видит как тебе больно, он делит эту боль с тобой, — она запрокинула голову, глядя в воздух. — И они определенно вмешаются, чтобы прекратить эту боль. Чтобы утешить тебя. Неважно, как бы они ни злились. Они бы увидели, что их Йи-йи опустошена, и сделали бы что угодно, чтобы облегчить ей это. Даже если им этого не хочется, — она практически зарычала.

Огонь взорвался башней искр и тут же погас.

Завернутая в фольгу рыба исчезла.

Кости вылетели из воздуха, осыпая меня как из душа, отскакивая от моей головы.

Я вскочила на ноги, вытирая глаза.

— Шазам! Ты здесь?

Фиолетовые глаза материализовались в небе надо мной и сузились до щелочек.

— Ты сказала ждать. Твои ожидания — прутья моей клетки. А ты пришла? Нет. Ни тогда. Ни на следующий день. Ни когда-либо еще.

Гребаный ад, он был здесь! Он жив!

Он исчез.

Еще одна кость вылетела из воздуха и приземлилась мне на голову.

— Ай! — я хлопнула рукой по голове. — «Когда-либо еще» — это сейчас! Я извиняюсь. Я буду извиняться перед тобой каждый день до конца моей жизни, если тебе от этого станет легче.

— Потребуется намного больше, — раздалось бестелесное шмыганье носом. — Мои колтуны образовали целую цивилизацию колтунов, которая размножается с рвением и плодородностью шайки спаривающихся Ка-лирр! Я один большой колтун! — раздалось его страдальческое нытье. — И я жирный.

— Я расчешу тебя. Ты не жирный. Просто выходи. Дай мне на тебя посмотреть!

— Жирный, жирный! — заныл он. — Ты можешь видеть только части меня. Худые части, — глаза материализовались в трех метрах надо мной. — Ты опять меня бросишь, — со слезами произнес он.

— Не брошу. Я больше никогда тебя не брошу, — я сказала кое-что, чего никогда не говорила. Что научилась говорить благодаря Танцору. — Я люблю тебя, Шазам. Я не могу без тебя жить. Я так по тебе скучала, что в какой-то момент слегка сошла с ума. Но я не могла вернуться, потому что Зеркало привело меня обратно в Дублин…

— Ты нашла дорогу домой, Йи-йи? — боязливо спросил он. — Правда? Ты наконец-то это сделала?

Мое сердце растаяло. Радость в его голосе нельзя было ни с чем спутать, радость за меня, потому что я наконец-то получила то, что так долго искала.

— Да, и из-за этой гребаной бесконечности зеркал…

— Не бесконечности, рыжая крошка. Четыреста тысяч семьсот шестьдесят два, — поправил он.

— Я пыталась найти способ пометить нужное с той стороны, чтобы я могла отвести тебя домой. Мне так жаль, Шазам!

Внезапно он проявился полностью, опускаясь с неба, чтобы неловко плюхнуться на мусорный бак. Я моргнула. Вот блин, он реально был жирным. Его пушистый белый живот свисал с обеих сторон бака. Я нацепила Джада-маску, чтобы скрыть свое изумление. Я ни за что не могла ранить его чувства сейчас. Он мог опять исчезнуть.

Позади меня ахнула Мак.

— Видишь — она думает, что я жирный! — он бросил на Мак обвиняющий взгляд.

— Я ахнула не поэтому, — сказала Мак как-то странно натянуто.

Он поддел лапой мусорный бак и перевел укоризненный взгляд на меня.

— Ты забросила его пустым. Ну какая Йи-йи так поступает? Ни крупинки еды. Ни кусочка. Даже ни крошечки, — он помотал своей лохматой головой и зарычал, а потом из него вырвалась отрыжка, и ярко-оранжевое перо взлетело в воздух. Он торопливо облизнул лапу и начал с невинным видом чистить свои усы.

Мои глаза прищурились.

— Ты съел представителей племени?

Он покачал огромной головой из одной стороны в другую в категорическом отрицании.

— Не я, — он снова рыгнул, и из него вылетела половинка синего перышка.

— Сколько представителей племени ты съел? — потребовала я.

— Ты говорила мне не есть людей. Я и не ел. Ну, может, и ел. Но только немножко. Остальные, — сказал он, опуская свою тушу жира и плохого настроения на ржавый бак, — решили, что я слишком жирный, чтобы делить со мной остров, — он бросил на меня мягкий жалостливый взгляд. — Они ушли, — он обиженно сморщил нос. — Понятия не имею куда.

— Шазам, — предупреждающе повторила я.

— Они забрали у меня мою Йи-йи! — зарычал он.

— Скольких ты съел?

— Они собирались меня съесть. Ты бы наверное предпочла, чтобы я им позволил, — он уставился на меня, прищурив глаза и наморщив нос. — Тогда тебе не пришлось из-за меня утруждаться, — добавил он тихим голосом.