Ксюша Ангел - Я - хищная. Возвращение к истокам

— Ах ты мерзкий зверь! — зло выплюнул Хаук, собрал три щупальца пучком и вонзил в жилу Алекса…

— Филипп, быстрее! — воодушевленно выкрикнул Глеб вождю хегни, когда ему оставалось пару шагов до крыльца.

Пара шагов — около метра. Но даже такие небольшие расстояния иногда решают все. Филипп упал, уткнувшись лицом в ступени, и правая его рука карикатурно закинулась за спину, которую огладило оружие Хаука.

Злость имеет цвет. Оранжевый, когда ты раздражен. Красный — когда терпеть становится невмоготу. И лишь когда злость достигает апогея, перерастает в чистый гнев, выжигая напрочь остальные эмоции, она становится белой. Ослепляющей.

Жила откликается, бурлит в венах кен, кожа горит, ладони — проводники. Кен, стекая, капает на пол — ему не хватает места в хрупком, неподготовленном теле. И ноги ступают сами — за границу, в незащищенную область, начинающуюся там, где кончаются ступени. Мимо тела Филиппа, который больше никогда не встанет.

Я бью кеном, который рвется из жилы наружу, в мир. Кену плевать на статусы. На страх. На мертвых и живых. Важна лишь цель. Левая половина грудины Хаука. Толчок, и он пятится на два шага назад. Щупальца опадают, и охотник переводит удивленный взгляд на дом. На меня.

В душу медленно вползает страх — осторожной, крадущейся кошкой, но гнев выжигает его вмиг. Удар — и белый кен Барта схлестывается с горящими праведным огнем щупальцами над головами замерших во дворе, не успевших спрятаться людей.

— Фига се, — сказал Глеб у меня за спиной, и я поймала изумленный взгляд Эрика. А потом потерялась.

Был лишь кен Барта и щупальца Хаука. Две стихии. Две силы. Остальное стало далеким, неважным, пустым.

Первым пришел в себя Богдан, рванул, втаскивая обмякшую Дашу на крыльцо.

— Бегите! — выкрикнул Эрик оставшимся без защиты, и они побежали. По лужам, под проливным дождем, под куполом из переплетенного нашего с Первым оружия.

Я подняла голову к небу. Красиво. Серое, клубится, бушует, льет воду, и хорошо от этого так. Задорно. Небо слышит, я говорю с ним, с грозой, и она отвечает, гремит, соглашаясь, что вся эта битва — безрассудство. Только гроза понимает. Злится. Скалится молниями, бормочет проклятия грозовыми раскатами.

«Поняла, наконец?» — звучит в голове ласковый голос Барта, и я киваю. А потом отбрасываю и это. Есть только я и небо. Больше ничего. А еще пучок щупалец Первого, от которого отделяются несколько и направляются вслед за бегущими к дому.

Все происходит медленно и быстро одновременно.

— Помоги, — шепчу я небу, и оно откликается. Рвется ровно посередине, выпуская острую молнию. Она бьет четко в Хаука, и щупальца, вздрагивая, опадают. А сам Первый валится в грязь — сначала на колени, затем заваливается набок и замирает.

Люди пробегают мимо меня, поднимаются по ступеням, втискиваются в дом, и я тут же понимаю, как их мало. От нашей армии осталась горстка. Двор усеян телами, как спелыми яблоками. Алиса там, среди этих тел, с укором смотрит застывшими глазами на Хаука.

Меня втягивают за границу защиты, Эрик обнимает, берет в ладони лицо, трет щеки. Они холодные. Мне холодно. Вроде бы… Пусто. И надежды нет.

Потому что охотник поднимается — что ему мои молнии. Что ему все молнии мира, ведь он почти бог! Он идет медленно, и его лицо кривит гримаса злости вперемешку с отвращением. Он смотрит на меня. Остальные, кажется, не интересуют Первого больше.

Он подходит так близко, что я могу рассмотреть каждую пору на его грубом, скуластом лице. Шрам уродливо пылает, заползая под темную бровь.

Он останавливается в шаге от ступеней.

— Ты умрешь в муках, — обещает мне, а затем разворачивается и уходит к саду.

Я смотрю ему в спину и думаю о том, что он прав. Теперь я точно умру.

Странно, но именно сейчас нестерпимо, до слез хочется жить.

Стемнело как-то быстро.

И тени ползли по полу, стелилась стылая мгла, обнимая холодными руками озябшие плечи.

Тьма шептала. О том, что выхода нет. О том, что все мы здесь умрем, и наши тела съедят черви, а души… Есть ли они? Есть ли в этом всем какой-то смысл?

Лидия плакала так громко, что ее рыдания были слышны из кабинета в гостиной. Последователь Гектора закрылся там с ней в надежде успокоить.

Она кричала. Звала отца в то время, как его тело осталось во дворе, в грязи. Мы оставили их там — погибших за нас. Сбежали, как предатели. Спрятались тут. Надолго ли?

Говорить боялись. Молчали, склонив головы. Самые смелые шептались, и шепот этот в пропитанной тьмой и тишиной гостиной казался неприличным.

— Что теперь будет?

— Что там было?

— Кто-то понял, что она сделала?

— Мы можем это использовать…

— Поздно!

Подоконники облепили, не сговариваясь. Смотрели сквозь стекла на остывшую непогоду и мелкий, моросящий дождь. На погибших, скорчившихся в неестественных позах. На лужи, которые заполняли пространство между телами.

Я подошла только один раз. Взглянула на Филиппа и отвернулась. Нельзя думать, что он погиб из-за меня. Нельзя…. Почему тогда думается? Что все они… Возможно, если бы я не ждала, а действовала, все сложилось бы по-другому. Я могла убедить Лив найти Хаука раньше. За стенами этого дома.

Могла. Но не сделала этого. До последнего надеялась на Гарди.

И все закончилось так, как закончилось.

К девяти приехал Тимофей, а с ним еще пять человек. Тела убрали. Увезли или же закопали где-то — не знаю. Я не спрашивала. Влад о чем-то долго говорил со своим поверенным, а затем люди уехали. И тишина снова опустилась пыльной паутиной. Опутала. Безысходностью приходящего будущего. Неотвратимостью судьбы, от которой как ни беги, все равно не убежишь. У судьбы были глаза Гарди — грустные и исполненные вселенского понимания. Правды, от которой не спрячешься.

Такой ты видел свою смерть, Первый?

Нужно быть сильной и принять то, что предначертано, сказала я себе. Принять такое трудно. Особенно после случившегося. Ощущение могущества, когда небо слушает тебя, откликается, когда небо с тобой и за тебя, пьянило. Могущественные всегда побеждают. Они не приносят себя в жертву. Не уходят вот так — тихо, незаметно.

Они живут. Светят. На них смотрят, на них равняются, их приводят в пример.

— Без Гектора нам не хватит сил удерживать защиту в таком большом доме, — сказал Эрик, когда все живущие в особняке скади собрались в гостиной — притихшие и испуганные. — Влад предложил свой дом, и завтра мы планируем большое перемещение.

Это тоже было знаком, понятным только мне и, быть может, Лив. Ее взгляд я поймала, и он был красноречивым.

Завтра все закончится.

Молчание согласных на все, лишь бы спастись, было ответом Эрику. Поникшие головы. Опущенные уголки губ. И беглые, испуганные взгляды, брошенные на стекло, за которым притаилась ночь. И Хаук.