Айзек Марион - Пылающий мир

— Ты только что разрушила одну башню. Мы знаем, где найти вторую. Значит, это всё… — она показывает на окружающий беспорядок. — Всё кончилось?

— Ты предлагаешь больше не выпускать Альманах? — говорит шокированная Нора.

— Конечно же, нет, — отвечает Джули. — Просто однажды мы уничтожим станцию помех, и Альманах окажется в воздухе. Если ты захочешь, он пойдёт по мировой паутине, — она пробирается через мусор, чтобы рассмотреть потемневшую от солнца копировальную машину. — То, что ты сделала всего лишь с одним копиром поразительно… но, может быть, он тебе больше не нужен.

Томсен смотрит на копировальную машину. Она смотрит на неё очень долго.

Полагаю, это любовь и ностальгия. Затем мне приходится переосмыслить происходящее, потому что она хватает копир и выбрасывает за дверь. Он разлетается с приятным хрустом, и она стряхивает пыль с ладоней.

— Прощай, заражённый мир.

* * *

Мы помогаем с уборкой, набирая охапки исследовательских работ и выбрасывая в огромную кучу на тротуаре. Странное чувство, когда выбрасываешь чью-то жизнь, но эта работа закончена. Скоро она сможет начать новую.

Когда издательство исчезает, остаётся удивительно просторный дом с туалетом, кухонным уголком, двумя парами диванов, которые раскладываются в кровати, и с большим оранжевым ковром. Все шкафы, кроме одного, занятого системой фильтрации масла, заполнены сокровищами в виде консервов, инструментов, запчастей для машины и прочих необходимых для выживания вещей. Через гигантское заднее окно я вижу свисающий со стойки скутер.

Этот трейлер не просто дом на колёсах, это автономный город.

— Х.Томсен, — Нора медленно поворачивается, сидя на пассажирском сиденье, как на троне, возвышаясь на платформе водителя. — Ты самый клёвый человек, которого я когда-либо встречала. Где, блин, ты насобирала эти вещи?

— У моего папы, — говорит Томсен, закрывая ящики, пристёгивая подвижные предметы и закрывая люки. — Он всегда был на шаг впереди. Потратил все сбережения на обустройство Барбары как раз перед валютной катастрофой, — всё закреплено, но она продолжает ходить и выискивать, что бы ещё сделать. — Провели вместе несколько лет. Было несколько хороших поездок. Первые пять выпусков Альманаха были его.

Я открываю рот, чтобы спросить, где сейчас её отец, но потом вспоминаю уроки Джули и закрываю его.

— Он замечательно писал, — мягко говорит Джули.

— Как ты могла видеть эти выпуски? Ты не такая старая… правда ведь? Джули застенчиво улыбается.

— Я, ну… Покупала их у путешественников. Для коллекции. Томсен смотрит в недоумении.

— Ты коллекционировала мои журналы?

— У меня есть все выпуски.

— Может, мы немного чудачки, — говорит Нора, — но Альманах много значил для нас. У нас не было ничего похожего, никто не пытался устанавливать контакты. Может быть, были и другие исследователи, но когда они находили что-то интересное, чертовски уверена, что они не делились этим с миром. Надо быть сумасшедшим, чтоб этим заниматься.

— Для нас это были не просто новости, — говорит Джули. — Это было… как артефакт из другой вселенной. Вселенной с другими правилами. С другими возможностями.

Томсен оглядывается назад и снова смотрит вперёд, в пространство между ними. Смущение уступает место более глубоким эмоциям. У неё сжимается горло. Она забирается на водительское сиденье, пристёгивается и сидит, глядя на огромное лобовое стекло. Затем щелкает несколькими выключателями, проверяет несколько датчиков и поворачивает ключ. Старый двигатель — или какое-то другое приспособление, установленное её отцом — несколько раз кашляет, просыпаясь от долгого сна, затем с рёвом оживает, наполняя воздух громыханием дизеля и неожиданным ароматом.

— Это что… — Джули принюхивается. — Картошка фри?

— Овощное масло, — отвечает Томсен. — Отходы из фритюрницы.

— Ого, — смеётся Нора. — Я не чувствовала запаха картошки фри с… — она на секунду задумывается. Несколько раз моргает. Улыбка сползает с лица. — Не знаю. Даже вспомнить не могу, — она поворачивает кресло лицом к лобовому стеклу и фиксирует его в этой позиции.

Я смотрю на М и вижу на его лице такое же странное выражение. Он смотрит Норе в затылок с серьёзностью, которую я редко вижу на его весёлом лице.

Мы падаем на диваны, когда дом на колёсах начинает движение, и пока мы едем по Бруклин Авеню, тень сползает с лиц М и Норы, но задерживается в моём сознании. Я смотрю на Джули и вижу, что она вся в своих заботах, о некоторых из них я могу догадываться, некоторые остаются тайной, и внезапно осознаю тот факт, о котором частенько забываю: я не один запер свои двери. У всех вокруг полно скрытых страданий, но у меня перед глазами всегда стоят только мои собственные. Что находится в их запретных чердаках? В их заколоченных подвалах? Их монстры такие же, как мой?

Джули смотрит в боковое окно, не замечая моего пристального взгляда, поэтому я рассматриваю её лицо и фигуру, от спутанных волос до грязной одежды, свежих ран и старых шрамов. Несмотря на мои романтические полёты фантазий, она не безупречный ангел. Она — не стандарт совершенства, с которым можно себя сравнивать. Я вспоминаю её приступ ярости в Детройте, когда она не моргнув пристрелила троих, её ледяной взгляд, когда она выстрелила в Эйбрама сначала один раз, потом второй, и была готова сделать третий выстрел. Я вспоминаю все её рассказы о наркотиках, о бритвах и уличном сексе вслепую — о всех гадких поступках, которыми она не побоялась со мной поделиться. Боялся ли я услышать её? Я знал эту женщину по-настоящему, или нарисовал себе образ, который меня вдохновил? Идеализировал ли я её недостатки, причинял ли ей боль, устраивая великодушные спектакли и весело опуская то, что не мог приукрасить?

Я чувствую, как между нами тает мутная плёнка мифологии и абстракции. Я вижу её в чёткой реальности, которая не преувеличивает достоинства: хрупкий человечек с неврозами и психозами, с вонючими ногами и жирными волосами, который действует опрометчиво, противоречит себе и сбивается с пути в темноте.

Она никогда не была такой прекрасной.

Джули всё ещё не замечает, что я смотрю на неё, разинув рот. Она встаёт, проверяет равновесие, когда автодом разгоняется по шоссе, и идёт в заднюю спальню. Прижимает пальцы к огромному окну и смотрит, как разрушенная видимая оболочка Нью-Йорка, залитая красно-оранжевым солнечным светом, отдаляется от нас. Затем садится на один из диванов, смотрит на меня и похлопывает место рядом с собой.

Я сажусь рядом с ней на коричневую клетчатую подушку, раздумывая, знает ли она об урагане в моей голове и комке, который стоит в горле. Всё время, что она меня знала, я убеждал её, что я никто. Сейчас, когда я стал кем-то, она заслуживает знать, кем именно.