Ксюша Ангел - Трудный ребенок

Мокрая ладонь, удивленный взгляд, боль — и я уже не понимаю, чьей боли там больше.

Вся суть в том, что у каждого своя правда. Это правильно. Человеческая природа, ничего не поделаешь. Каждый оценивает поступки других сквозь призму собственных принципов.

Я закрыла глаза и позволила кену сделать свое дело.

Сначала у хищного восстанавливается жила. Наполняется кеном, как истрескавшаяся земля влагой, оживает, пульсирует. Затем затягиваются раны на теле — даже те, что нанес сольвейг. Даже те, что на первый взгляд смертельны. На это нужно время — недели, а может, месяцы.

Заживает ли душа? Сколько нужно времени, чтобы дыхание перестало причинять боль? Пройдет ли когда-нибудь это щемящее чувство потери от того, что никогда тебе не принадлежало?

Это мне предстояло узнать.

Я поднялась на ноги. Альрик исчез, словно его тут и не было. Влад лежал на спине, его руки царапали бетон, дыхание было прерывистым и хриплым. Ванильный запах постепенно рассеивался, растекаясь невидимой дымкой над широкой гладью Дуная.

Город сверкал огнями, величественно раскинувшись на берегах. Наверное, он бы понравился мне. Наверное, я бы даже смогла его полюбить...

Мирослав положил руку мне на плечо.

– Ты правильно поступила.

– Доставь меня домой, – устало попросила я...

...После Будапешта с его величественными зданиями, памятниками архитектуры, широкими набережными и миллионами огней, Липецк казался маленьким и провинциальным. Грязным. Но родным.

Мирослав вернулся. Ему нужно было помочь другу. Я его понимала — в какой-то мере. В конце концов, у нас разные пути. Разные судьбы. И я осознала, что именно сейчас, потеряв последнее, что наполняло мою жизнь смыслом, я, наконец, освободилась по-настоящему.

Впрочем, оставалось кое-что еще.

Я вытащила из кармана телефон. Странно, но он не разбился при падении.

Никогда еще мне не было так страшно набирать номер. Несколько движений по сенсорной панели, смазанное фото и один клик. Гудки показались вечностью – пронзительно тоскливой. А женский голос, как приговор.

– Катя, – прохрипела я в трубку. – А Глеб...

Закончить я не смогла – голос сорвался, слова опрокинулись в пропасть, как ковш ледяной воды в расплавленную лаву. Зашипели и изошли паром.

Молчание защитницы, гулкий стук сердца и слова:

– Он в ванной.

Резкие и пропитанные неприязнью. Но приносящие облегчение. Катя помолчала немного, а затем добавила тихо:

– Оставь его в покое, а? Ты же ему дышать не даешь. Давишь и давишь, как пресс. Эгоистка! – И повесила трубку.

В висках стучал пульс, мысли в голове путались. Она ревнует, что ли? Ко мне? С чего бы? Впрочем, не все ли равно? Я улыбнулась.

Он жив. Жив! Как же все же прекрасно, что и я, и он – мы оба живы! А значит, все у нас будет хорошо.

Грудь расширилась, впуская воздух — сладкий, пьянящий эликсир жизни. Я немного постояла на улице, наслаждаясь, а затем шагнула в свой подъезд.

В квартире было тихо. Я приняла душ, закуталась в халат и села на диван. Включила телевизор. На экране мелькали картинки, но я не вникала в содержание телепередачи. Просто сидела и пялилась в экран, без мыслей и эмоций.

Опустошенная.

В дверь позвонили, и я поморщилась. Видеть никого не хотелось. Может, не открывать? Сделать вид, что меня нет?

Ночной гость не унимался — все звонил, и звонил. Слышно было, как он копошится под дверью. Мне стало противно. Почему-то я точно знала, кто пришел. Мирослав, кто же еще. Сейчас начнет рассказывать, как ему жаль...

Я подошла к двери и нехотя открыла. На пороге стоял Глеб. Растрепанный и взвинченный.

– Что у тебя стряслось? – спросил строго и протиснулся мимо меня в квартиру.

Я закрыла дверь и повернулась к нему.

– Тебя Катя не заругает?

– К чертям Катю! Полевая, что случилось?

Я вздохнула.

– Я видела драугра. Но ее уже нет. Все закончилось, а я очень устала...

– Фига се! – Глеб присел на трюмо и растерянно посмотрел перед собой. – Я думал, ты жахнула Вермунда. Он такой потрепанный вернулся. И мокрый.

– Ты прав. – Я кивнула. – Жахнула.

Медленно и безэмоционально я рассказала Глебу историю Киры. Он хмурился, изредка поднимал на меня полные недоверия синие глаза, качал головой и шумно дышал.

Я стояла, прислонившись к стене, отбиваясь от ненужных эмоций, стараясь остаться в реальности. Не думать о Кире, о том, что я...

Нет! Она всегда была лишь драугром, желавшим мой кен. Никогда она не была моей дочерью, никогда я не любила ее. Не боролась за нее. С ней.

Не сдалась.

– Что будешь делать теперь? – спросил Глеб, глядя в глаза, и мне показалось, в его взгляде читался страх. Не увидеть меня. Потерять навсегда. – Ты же не...

– Нет, – уверенно сказала я, а затем уточнила: – Пока нет. Но уеду. Найду сольвейгов и узнаю о себе больше. А там решу.

Мы еще долго молчали, сидя на диване. Каждый в своих мыслях. Глеб наверняка сочинял план, как отомстить Владу, а я... я жила. Дышала, прикасалась к ткани обивки, слушала звуки, издаваемые телевизором, и думала, что могла бы никогда больше ничего из этого не делать.

– Есть хочу, – сказала тихо.

Мы заказали пиццу, а затем жадно ели и смотрели смешную комедию. Я уснула под утро, положив голову на плечо Глеба.

Дома.

Глеб подарил мне дом, уверенность и покой. Возможно, я нашла часть себя, которую потеряла в день, когда узнала, что Кира – драугр.

Кира? Кто такая Кира?

В комнате было светло, даже слишком. И зачем только шторы открыли — она же спит? Бледная, измученная моя девочка. Светлые волосы спутались, губы потрескались, ладони безвольно лежат на одеяле.

Я вошел и осторожно прикрыл за собой дверь. Как же долго мы не виделись! В какой-то мере я виноват в том, что она тут была одна. Без поддержки. Загнала себя. Чуть не погибла.

Эти еще... Убил бы — и жреца, и девчонку!

Присел рядом на кровать, взял ее теплую руку. В груди защемило от нежности — давно забытое, ненужное чувство проснулось, завладело мной, и несколько минут я сидел, пытаясь его подавить. Тщетно.

А потом она открыла глаза. Слабо улыбнулась и прошептала:

– Ты...

– Я все пропустил. Нужно было приехать раньше и надрать зад твоему жрецу!

– Ты надрал зад драугру. К тому же Эрик вернулся вовремя. Все хорошо.

– Ничего не хорошо! Посмотри на себя. А Эрику нужно было их судить.

Даша поморщилась и попыталась сесть. Не вышло. Откинулась на подушки и зло посмотрела в потолок. Хорошо, что злится. Значит, не сдалась.

– Я в порядке.

– Ну-ну... – Я помолчал немного. Она сжимала мою ладонь, и я буквально чувствовал кожей, как она мне рада. Странное чувство. Непривычное. Но приятное. – Где он был все это время?

– Говорит, на одном из нижних слоев. Его не выпускали монахи, как их там... ауны, кажется. Он был посвящен в их тайные знания.