Эдриан Феникс - В крови (ЛП)

Когда Алекс нес сестру в ванную комнату, шепот Афины, похожий на гуляющий в соснах ветер, наполнил коридор и уголки его сердца.

Сиэтл, Вашингтон

22 марта

Энни нацелилась на помятые коробки, подписанные «ШЕННОН УОЛЛЕС». Она бы вышвырнула чертовы вещи из столовой, из вселенной, гребаный хоумран [32] Хоумран — удар в бейсболе, при котором мяч перелетает через всё игровое поле; даёт бьющему право совершить перебежку по всем базам и принести своей команде очко. . Она замахнулась ломом, вкладывая в кусок стали каждую унцию своей силы, каждую грязную, гниющую частичку ненависти.

Краем глаза она уловила размытое движение и сильно ударила ломом, попав в плоть вместо картона. Из-за столкновения ее руки и плечи задрожали. Она полетела вперед, ударившись бедром о край стола, лом вырвали из рук. Ее взгляд упал на фотографии, разложенные веером на гладкой деревянной поверхности. Она посмотрела в невидящие глаза матери. На нее мертвую, свернувшуюся на земле, как какой-то гребаный отравленный Raid'ом таракан.

Твоя мать погибла в автокатастрофе. Она не вернется домой.

С гортанным криком Энни, бросившись на стол, смела все вниз — фотографии, бумаги, скатерть. Схватив одну из коробок с надписью: «ШЕННОН УОЛЛЕС», швырнула ее вместе с содержимым. Коробка ударилась о стену. Стекло разбилось вдребезги. Твердые как сталь пальцы схватили ее за плечо и развернули.

Черные волосы. Солнцезащитные очки. Белая кожа и горячие руки — одна держит лом, другая ее.

— Кто разозлил тебя, p’tite? — спросил Данте, бросив лом через комнату в открытое окно.

Отхаркнув, Энни плюнула в него. Плевок мерцал на его бледной коже. Подняв руку, он вытер лицо затянутым в латекс плечом. Усмешка искривила один уголок его рта.

— Хороший выстрел.

— Клянусь гребаным богом, я убью тебя, если не отпустишь!

— Тогда, полагаю, ты должна меня убить, потому что я не отпущу.

Энни, целясь кулаком в великолепное лицо Данте, ударяла вправо-влево- вправо, но каждый раз промазывала. Затем подняла колено, стараясь попасть в пах, но снова промахнулась.

— Черт побери, — прорычала она, — хватит двигаться!

Не в силах освободиться от хватки Данте, она решила изменить тактику и обмякла, упав в обморок на пол. Его пальцы соскользнула с нее, когда она падала.

Энни перевернулась на ковре, схватила острый кусок стекла и встала на колени. Она резанула осколком по испещренному шрамами запястью. Хлынула темная и густая кровь. Заметив сбоку какое-то движение, она взмахнула стеклом. Почувствовала, как обломок глубоко вошел в плоть, и ощутила медный запах крови. Было слышно, как Данте сделал глубокий вдох. Внезапно он упал перед ней на колени, его бледное лицо было напряжено, темный взгляд выражал решимость. Увернувшись, она попыталась подняться на ноги, но он предсказывал каждое ее движение. Она снова и снова махала стеклянным осколком, но тот только со свистом резал пустой воздух, выглядело так, словно Данте просто исчезал.

Затем его пальцы обхватили ее запястья, дернули, притягивая ближе. Осколок стекла наконец выпал из скользких от крови пальцев, и он крепко сжал ее. Энни ощутила, как мышцы свело от мощной хватки, и уступила. Ее ноги подкосились, а когда она рухнула в объятия Данте, то почувствовала себя легче воздуха, поддерживаемая успокаивающей магией текилы и кислорода, но она никогда не смогла бы взлететь достаточно высоко.

Кожа и латекс скрипнули, когда Данте сел на пол, укачивая ее на своих коленях.

— Я чертовски ненавижу ее, — прошептала она, свернувшись рядом с ним, рядом с его жаром.

— Я понял, — прошептал он.

— Я рада, что она мертва, — сумела произнести Энни сквозь сжатое горло. Ее сердце напоминало раскаленный узел в груди, сжигающий изнутри; огонь, который невозможно потушить, узел, который нет сил распутать.

Данте убрал волосы с ее лица.

— Хочешь рассказать мне почему?

— Нет. Тебя я тоже ненавижу.

— T’es sûr de sa?

Его запах окутывал ее, словно осень, словно Хэллоуин, — горящие листья, замерзшая земля и спелые яблоки.

— Что это значит?

— Это значит: ты уверена насчет этого?

— О. Ага, я уверена, что ненавижу тебя. Типа того.

— Хорошо, — сказал он. Затем начал петь своим мягким, хриплым и сексуальным голосом: — Laissez-faire, laissez-faire, ma jolie, bons temps rouler, allons danser, toute la nuit…

Энни не была уверена, пел ли он на французском или испанском, или гребаном каджуне, но мелодия успокаивала так же, как рука, поглаживающая ее волосы.

Закрывая глаза, она подумала, что мельком увидела черные крылья, выгибающиеся высоко позади Данте, низ которых мерцал темно-синим оттенком. Находясь в руках этого темного ангела, она слушала песню, и его голос обрушивался прохладным водопадом на ее гнев, тянул, словно ловкими пальцами, запутанный узел в ее сердце.

Энни открыла глаза и коснулась окровавленными пальцами бледного лица Данте. Кровь текла из одной ноздри, значит, один из ее ударов в конце концов достиг цели. Его кожа, казалось, горела. Она очертила его губы. Он вздрогнул и закрыл глаза, но продолжал петь.

— Si toi t’es presse et occupe, mon ami, courir ici, courir la-bas…

— Поцелуй меня.

Глаза Данте открылись, темные и настороженные, но Энни увидела голод в их глубине. Его песня закончилась, когда он наклонил голову и поцеловал ее, оставляя на губах едва уловимый вкус Амаретто и крови легким прикосновением.

— Нет, — она потянулась и обхватила руками его лицо, — настоящий поцелуй.

— Я так не думаю, — сказал Данте с озорной улыбкой, — ты была непослушной.

Энни уставилась на тонкие кончики клыков, показавшиеся вместе с улыбкой. Сердце сильно ударилось о ребра. Создание ночи. Или это имплантаты. Должны быть имплантаты.

— Если ты вампир, ты убиваешь, когда кормишься?

Улыбка Данте поблекла.

— Иногда да.

Энни сделала паузу, обдумав ответ и решив, что он пытался напугать ее — мудак.

— Не то чтобы это важно, но тебе необходимо было убивать?

— Нет, не всегда.

— Ты можешь обратить меня в вампира?

— Ага, но не хочу, так что даже не проси, черт возьми.

Прежде чем Энни задала еще вопрос, он высвободился из ее рук и поднял голову.

— Хэзер здесь, — выдохнул он, поставив их обоих на ноги. Его великолепное лицо, испачканное в крови, засветилось, словно осенний костер, и Энни знала, что ее больше не существует для него.

Снаружи Данте услышал низкий гул машины, спортивной или с мощным двигателем, хриплый и сильный. Но еще он слышал бешеный стук сердца Энни под ребрами, ускоренный в три раза из-за наркотиков и адреналина. Он посмотрел на нее. Она прижалась к нему, глаза были широко раскрыты, зрачки расширены.

— Поцелуй меня, — потребовала она, — поцелуй меня жестко.