Дарья Кузнецова - Спасителей не выбирают (СИ)

Внимательно оглядев плоды трудов мага, служитель удовлетворённо кивнул, нарисовал неподалёку от узора круг, в центре которого размещалась непонятная сложная закорючка, и проинструктировал:

— Когда закончишь призыв и он явится, стань в этот круг. Если, конечно, не хочешь попасть под горячую руку.

— Спасибо за заботу, — с лёгкой иронией отозвался теневик. — Что это за символ и как он меня защитит?

— Это имя бога, здесь и сейчас это — лучшая защита, — вернул иронию собеседник. Заметив быстрый жадный взгляд, брошенный магом на символ, весело добавил: — Даже не пытайся запомнить, для этого нужны годы тренировок. Хотя… попытаться как раз можешь.

С этими словами он выудил откуда-то небольшую баночку с тёмной краской, цвет которой при скудном освещении определить не получалось, но вероятнее всего — тёмно-зелёный, и начал рисовать узоры и знаки прямо на сером полотнище, накрывающем алтарь. Уточнять, для чего это нужно, Хаггар опять-таки не стал.

Имена богов — табу для смертных. О них ходит много легенд от страшных до смешных, и наиболее популярно среди них мнение, что знание имени даёт власть над сущностью.

От этих мыслей теневик, впрочем, отмахнулся и разрешение жреца проигнорировал. Даже если удастся запомнить, даже если удастся повторить — зачем? Да, власть над вершителями судеб казалась заманчивой, но вряд ли божество проглотит такое оскорбление, а обмануть бога… Хаггар трезво оценивал собственные силы и понимал, что получится это в лучшем случае один раз, расплата же будет жестокой. И кроме того, он ведь в самом деле хотел покинуть этот мир, как страшный сон забыть Незримого и… да можно вообще всё забыть!

Закончив свои художества, слуга Воздающего кивнул магу и сам улёгся поверх узора. Выглядел он при этом настолько невозмутимо-безмятежным, будто планировал выспаться в собственной постели. Верас молча и размеренно приступил к ритуалу, пытаясь за этим автоматизмом спрятать подлинные эмоции.

А было теневику здорово не по себе. Тревожно было. Даже понимая настоящую цель нынешнего представления, он очень не хотел вновь обращаться к Незримому. Во время войны мужчина пообещал себе, что эта страница жизни в прошлом. Он не боялся бога — он вообще, кажется, не умел по-настоящему бояться — и не страх заставил его тогда предать покровителя, а пресловутое осознание: слишком высокую цену берёт Незримый за то, что даёт. Не во время ритуала жертвоприношения, а после, вот в этой войне всех против всех. Маг наконец сообразил, для чего всё это требовалось богу, и такой расклад ему не понравился.

Хаггар не изменил самому себе и по-прежнему считал себя стоящим выше других (увы, для подобного самомнения у него имелись вполне объективные основания), но понял… наверное, цену человеческой жизни как таковой. На многочисленных примерах осознал, что даже один простой смертный, не одарённый магически и, может, даже полуграмотный, в нужное время и в нужном месте способен решить исход целого боя. Столкнулся с чужим упрямством и отчаянным желанием жить; с примерами подлинной благородной жертвенности, на которую сам он способен не был, но которую по крайней мере осознал и научился уважать.

Можно сказать, война вытряхнула Вераса из привычной прочной и уютной раковины, в которой тот находился прежде и где решительно всё следовало его желаниям. Война плевать хотела на стремления и недовольство одного мага, походя смешала того с грязью и разрушила его жизнь — так же, как тысячи других, — наглядно продемонстрировала, что есть силы, перед которыми равны и одинаково бессильны все смертные. Это ощущение Хаггару не понравилось, а урок он выучил хорошо. Может, пока не всё до конца осознал, но — уже изменился.

Пока разум метался, руки повторяли когда-то отточенные до автоматизма движения, а с губ сами собой срывались нужные слова. Кажется, даже если бы маг захотел вдруг прерваться, остановить обряд, он бы не сумел этого сделать — привычка ли его вела, или чья-то воля?

И Незримый действительно пришёл на зов. Как всегда, возле алтаря ничто на первый взгляд не изменилось, но появилось ощущение присутствия. На Хаггара дохнуло потусторонним холодом, пробравшим до костей, сердце застучало тише и медленнее, будто боялось быть услышанным.

Геройствовать и глупить маг не стал, сделал, что велели: шагнул в небольшой круг, отмеченный именем Воздающего. В этот же момент жрец плавно сел, и стало видно, что знаки под его спиной налились плотным зелёным светом.

А дальнейшие события человек наблюдать уже не мог — они происходили в сферах, недоступных восприятию смертных, — зато чувствовал отголоски этого столкновения. Сначала его заполнила чужая ярость — разрушительная и настолько сильная, что от неё перехватило дыхание. А потом пришла чужая же боль.

Может, жрец обманул, и круг не защитил? Или защитил, и без него нечеловеческие эмоции и чувства просто выжгли бы неспособный принять их разум? Сейчас Хаггар об этом не думал, он изо всех оставшихся сил пытался остаться на месте и не сойти со сложного символа.

Потом боль схлынула, мага едва коснулось ощущение чужого удовлетворения, любопытства, чего-то похожего на насмешку — и мир, повинуясь приказу свыше, отторг его, как организм отторгает нечто чуждое и инородное.

Ничто истончалось. Оно вдруг стало прозрачным и рыхлым, лёгким, невесомым. Мутная покрытая трещинами ледяная корка, за которой смутно виднелись очертания чего-то нового, таяла на глазах. Он далеко не сразу сумел осознать это, и ещё дольше пытался понять, что это значит. И даже ещё толком не разобрался, но всем существом — тем, что от него осталось — рванулся вперёд. Ему вдруг стало плевать на боль, на все страхи и воспоминания. Откуда-то взялись силы на этот последний рывок, самое трудное, самое болезненное последнее усилие.

Плевать, что будет там, впереди: что-то не может быть хуже, чем Ничто. Плевать, как его там встретят, что скажут и скажут ли вообще: проводы и дорога получились несравнимо хуже. Главное, дышать. Чувствовать. Не болтаться где-то вне времени и пространства, не ждать каждое мгновение удара, не бегать и не прятаться. Быть живым. Быть… не одному. Быть… нужным?

Впрочем, обо всём этом Он не думал. Эти мысли на уровне ощущений бились где-то там, внутри, а всё сознание сосредотачивалось на движении. Он стряхивал с себя липкие обрывки Ничто, отдирал вместе с кожей и отшвыривал прочь, уже вовсе не обращая внимания ни на какие неудобства. Он наконец-то нашёл мир, готовый пригреть измученного бродягу, и… родился.

Очнуться заставили прикосновения. Бережные осторожные прикосновения тонких женских пальцев. Он пока ещё не осознал себя, мысли ещё не заполнили голову, но вот это понимание — что пальцы женские — оказалось удивительно отчётливым. Они то щекотно очерчивали скулы, то перебирали волосы, то мягко скользили по груди, и это ощущение было настолько приятным, что просыпаться дальше совершенно не хотелось.