Марина Cyржевcкая - Для кого цветет лори

Повернула голову и застыла, потому что ждать Ошару надоело, и он ее поцеловал. Прижался к ее губам, языком попытался открыть ей рот. Оникс напряглась, дернулась, пытаясь сдержаться и не заорать. Убеждая себя потерпеть. Ей надо потерпеть! Ведь это всего лишь поцелуй, ничего страшного. Просто соединение ртов, не более того…

Ее никто никогда не целовал, кроме… Лавьера. Ничьи губы не касались ее. И возможно, поцелуй Ошара поможет? Сумеет стереть из памяти ласки другого мужчины, сумеет обесцветить их?

Она замерла, прислушиваясь к своим ощущениям. Но чувствовала лишь желание отодвинуться, сбежать, прервать эти влажные толчки чужого языка, что рождали в ней рвотные порывы. Ей было противно. Мерзко. Гадко.

И даже Ошар, похоже, это почувствовал.

— Оникс, какая же ты вкусная… — его голос стал сиплым. — Иногда я понимаю Лавьера… Наш брак станет удовольствием, дорогая.

Раяна выдавила очередную кривую улыбку и опустила голову, чтобы скрыть лицо.

— Здесь слишком душно, мой повелитель… Я выросла на севере и не привыкла к жаре... Я могу уйти? Простите…

— Конечно, — он с сожалением разжал руки. — Рад, что мы с тобой нашли общий язык, Оникс.

Раяна присела в реверансе, пытаясь не кривиться, вспоминая этот его язык. И, развернувшись, быстро пошла к выходу. Сумеречные Псы на расстоянии последовали за ней.

***

Кристиан перевязал запястья своего друга, лежащего на полу. После слияния обычно проходило около часа, прежде чем душа и разум возвращались в тело. Но как обычно, Лавьер удивил, распахнув глаза уже через пятнадцать минут. Впрочем, Ран всегда был сильнее остальных.

Зеленые глаза, ставшие после ритуала черными из-за расширившегося зрачка, открылись, и Ран перевернулся, пригвождая Кристиана к полу.

— Тихо, тихо, это я, — Нерр поднял руки, стараясь не делать резких движений и всматриваясь в лицо аида. — Ран, что с тобой? Ты вернулся?

На миг Кристиан испугался, что не смог совершить обратный перенос или поймал в тело друга блуждающую душу, обезумевшего призрака — столько ярости было в лице Рана. Дикой, беспощадной, жестокой ярости и жажды убийства, исказившей мужское лицо. Но взгляд стал осмысленным, а рука, сжимающая горло Кристиана — разжалась.

— Да. Вернулся.

Он поднялся, качнувшись.

— Тебе надо отдохнуть… — начал Кристиан. — Можешь занять мою спальню…

— Мне нужна лошадь.

— Что? Ран, после слияния нельзя на лошадь, ты в своем уме? — Дух осекся, глядя на друга. На белые пятна на скулах, на ходящие желваки, на убийственную, темную ярость в глазах. Он уже видел такое лицо. И знал, что лучше аиду сейчас не мешать. Лучше отойти в сторону. — Кобыла под навесом, седло рядом. — Прохрипел он. Горло все еще саднило.

Лавьер кивнул и пошел к выходу.

Кристиан проводил его взглядом. Спрашивать, что он увидел, и что могло довести хладнокровного верховного до такого состояния, он не стал.

ГЛАВА 7

Лавьер гнал лошадь по тракту, не обращая внимания на то, что из-под копыт его кобылы разлетаются комья грязи, осыпая и случайные экипажи, и встречных всадников. Непокрытая голова промокла под мокрым снегом, капли стекали за воротник плаща, но это тоже не трогало бывшего верховного. Он не видел ничего, кроме картины, что разъедала его изнутри.

Ее запрокинутое лицо и взгляд из-под ресниц. Ее приоткрытые губы. Ее ладонь в мужской руке. И два тела, соединившиеся в поцелуе.

И ярость — до боли, до бешенства, до потери себя, до желания захватить контроль над стражем, что стал случайным пристанищем на время слияния. Ран почти забыл, что в этом состоянии нельзя позволять себе эмоции, нельзя злиться, иначе разум может застрять в чужом теле или вовсе унестись в тонкие слои. Но то, что он испытал там, в зимнем саду дворца, глядя на раяну чужими глазами…

Архар— вот что это было. Его личный и персональный архар, в котором он горел, сходя с ума от ревности и желания. Лишь годы бесконечных тренировок и железная воля бывшего верховного позволили ему в тот миг удержаться и не шагнуть к ней. Не отодрать от владыки, не задушить светлейшего прямо там, среди цветущих роз.

А Оникс… Что он сделал бы с ней?

Сдавил бы ей горло и смотрел, как гаснет ее жизнь? Понимая, что не будет раяны, и не будет ничего - ни боли, ни ревности, ни безумия.

Или?...

Или распластал бы ее на рыхлой земле, срывая все эти тряпки, распуская белые волосы, впиваясь в нежные губы, от вкуса которых он сходил с ума?

В небе завыло, словно там тоже таилось обезумевшее животное, рвало когтями серый и тяжелый небосвод, выдирало мутные клочья. Буря была совсем близко, наступала на пятки, поливая ледяным дождем притихшую землю. Лавьер ударил по бокам лошади, и та встала на дыбы, слишком перепуганная и наступающей стихией, и яростью седока, что погонял ее. Но сбросить всадника не удалось, лишь ударили в круп обитые железом сапоги.

И, смирившись, кобыла послушно понеслась вперед, дико кося лиловыми глазами.

Вересовая Впадина — ближайший город высветился во тьме мутными огнями, плавающими в пелене дождя. На одном из домов раскачивалась на цепях вывеска, ударяя о стену при каждом порыве ветра. От боков лошади шел пар, когда Ран спрыгнул с нее, кинул поводья и монету конюшему и толкнул дверь.

Путевой дом был полным, непогода загнала путников под крышу, поближе к огню.

— Весь стол, — хрипло бросил Лавьер хозяину.

— Нет свободных.

— Найди.

Трактирщик осмотрел высокого темноволосого мужчину и поежился. Пес. Наверняка Сумеречный Пес. Хотя и не было на одежде незнакомца серебряного знака, но трактирщик давно жил на свете и учеников Цитадели чуял за сотню лье. Они всегда отличались от остальных — слишком властные, слишком злые. И этот, что стоял на его пороге — тоже был из этой жестокой стаи, в этом мужик не сомневался. И потому решил не связываться, упросил торговцев освободить стол в углу, пообещав кувшин бесплатного пойла и подавальщицу на закуску.

И мрачно проследил взглядом незваного гостя, что расположился за освобожденным столом, не поблагодарив и заказав выпивку. Без закуски. Трактирщик снова поежился. Чуял он, что будут от посетителя неприятности. Всем своим нутром чуял. Слишком темный у посетителя был взгляд, жесткий, ищущий. Выбирающий жертву.

Пес сидел в углу, тянул вино из высокой кружки и хотел убить. Это трактирщик тоже почуял, не даром он простоял за трактирной стойкой более тридцати лет. Научился распознавать и попрошаек, и воров, и мошенников. И убийц, с глазами, в которых жила чья-то смерть.

Трактирщик потихоньку отступил к небольшой двери, стукнул в створку.

— Милая, — всунулся в полутемную комнату, освещенную лишь дрожащим огоньком лампы. — Спой посетителям.

— Я не хочу, — женский голос прошелестел тихо. Но девушка встревожилась, увидев его лицо. — Что-то случилось?