Елена Ершова - Неживая вода

– Да заткнись ты, урод! – прошипел он.

И, вскинув ружье, нажал на спуск.

Игната будто кто-то толкнул в бок. Он повалился ничком, поднял ворот тулупа, защищая лицо. Над головой что-то лопнуло, разорвалось, и осколки стекла градом посыпались на скрюченную фигуру Игната. Потом пришла мысль: «Жив? Не задело?» Но только ныли рассеченная губа да ушибленный бок. Тогда парень осторожно опустил воротник и глянул.

И понял, что стрелял Эрнест не в него.

Бывший учитель стоял, пошатываясь. Ружейный ствол в его руках ходил туда-сюда, то опускаясь к самому полу, то задираясь к потолку. А перед ним – там, где раньше находилась колба, – выгибалось и дергалось чудовище.

От выстрела стекло разлетелось, только внизу, у постамента, еще торчали обломанные края, как острые акульи зубы. Масляная жидкость вытекла, и напитавшаяся влагой пыль стала угольно-черной. Из-под вывороченных рычагов били фонтанчики искр.

Эрнест отхаркался и сплюнул в пыль.

– Проклятое место, – пробормотал он. – Да только все равно моя взяла. Понял, чертенок?

Он засмеялся и повернулся к Игнату лицом – в тусклом свете ламп оно казалось восковым.

– Вот где теперь у меня смерть! – он поднял кулак и потряс им над головой. – Стало быть, не зря я за этой тайной гонялся! Спасибо и тебе, чертенок, что открыл ее для меня! – Он опустил кулак и жутко улыбнулся окровавленным ртом. – Спасибо. И прощай. Нравишься ты мне, да только не должно быть у этой тайны много свидетелей.

Черные зрачки дула застыли перед лицом Игната. Неотвратимость смерти и пустота бездны были в них. И вспыхнули в голове слова: «…Есть куда более страшный грех, и имя ему – глупость…»

С глупости начал свой путь Игнат. Глупостью и закончит его.

Он подобрался, отрыл рот – может, хотел вразумить Эрнеста, может, обратиться к его совести. Только не успел сказать ничего. Мертвая тварь прогнулась на поддерживающих ее тросах. Те заскрежетали, едва держась в проржавевших креплениях. Склеенные веки чудовища задергались, но не поднялись, зато из горла вырвался хрип: так нож точат о нож на скотобойне, так скрипят ветви под тяжестью висельника. Так навь говорила в завьюженном лесу, обрекая Игната на мучения. Вытолкнул ли эти слова окостеневший от долгого молчания язык, или это тоже почудилось Игнату?

– Не ему эта тайна открыта, – проскрипел возникший в голове голос. – Не ему и владеть ею.

Затем тросы оборвались.

Игнат отпрянул, защищаясь от пластов ссыпавшейся штукатурки. Засвистели, рассекая воздух, тросы. Механические сочленения «сенокосца» накренились, заскрежетали – протяжно и предупреждающе, будто выдохнули людям: «Бегите!..»

А потом с головокружительной высоты обрушился трос.

Одним ударом, будто серпом, он рассек все еще дергающееся на тросах чудовище – по диагонали, обнажая куски бледно-розовой плоти. Скользнул по постаменту, выбив сноп оранжево-белых искр.

И в долю секунды отсек Эрнесту голову.

И замер, закрутился змеиными кольцами у самых Игнатовых ног.

Какое-то время парень с ужасом глядел, как обезглавленное тело Эрнеста кое-как удерживает равновесие, как из разрубленных артерий выплескивается и пузырится кровь, окрашивая одежду в багрянец и тьму – цвета самой нави. Затем колени подогнулись, руки разжались, и выпавшая капсула покатилась к Игнату, словно подхваченная сквозняком.

Он машинально накрыл ее ладонью и заскулил: хрипло, почти беззвучно. Мир подернулся кровавой пеленой, и на ней, словно свежий ожог на коже, проступило изображение птицы с человечьей головой. Под ее правым крылом собиралась в лужу перламутровая слизь умирающего монстра, а под левым – темная кровь Эрнеста. И, сжимая одной рукой капсулу с водою, другой Игнат осенял себя крестным знамением и бездумно повторял слова некогда заученной молитвы:

– Господи, ты прибежище мое и защита моя. Не убоюсь я ужаса в ночи, и стрелы, летящей днем, и язвы, ходящей во мраке. Потому перьями своими осенишь меня, и под крыльями твоими я буду безопасен. Ведь я… только я! Только я один пришел сюда с душою светлой, с помыслами бескорыстными. И нет в моем сердце зла…

От купола до пола извилистой змеей пробежала трещина. Реальность лопнула, осыпалась цветными конфетти, и остался только один цвет – густо-красный. Лицо птицы исказилось – будто в отражении кривого зеркала, и под отслоившейся штукатуркой Игнат увидел другое – синюшное лицо мертвой Званки. Она усмехнулась губами, алыми и мокрыми, как раздавленные вишни, слизнула языком капающую Эрнестову кровь и произнесла – словно ветер прелые листья пошевелил:

– За новую жизнь – другой расплатись. Что взял – береги. Нашел – так беги!

И залилась низким, раскатистым навьим хохотом. Игнату показалось, что его внутренности срезонировали и задребезжали, как тронутые медиатором струны домры. Стены задрожали, закачались тросы и безжизненно повисшие лапы «сенокосца».

Подавшись вперед, Игнат схватил отброшенное Эрнестом ружье, дрожащие пальцы скользнули по окровавленному прикладу.

– Сгинь! – прокричал он.

И, целясь в хохочущий призрак, нажал на спуск. Отдача больно ударила в плечо. Игнат грузно сел в обвалившуюся побелку и увидел, как пуля, не задев постамента, вошла в сплетение тросов. Из разорванных металлических жил тотчас выбило снопы искр, а по оплетке побежали язычки пламени.

Сжимая в одной руке ружье, а в другой – капсулу с перламутровым эликсиром, Игнат принялся отползать назад. Где-то над головой раздался натужный треск, и еще один оборвавшийся трос рассек воздух ударом охотничьего хлыста. Закрутил вьюны розоватой, напитанной кровью пыли. «Сенокосец» начался крениться, скрежетать надломанными суставами. Застонала и выгнулась горбом лента транспортера, и крепление не выдержало: механическая конструкция с грохотом обрушилась вниз. Черным облаком взметнулась пыль. Одно из сочленений «сенокосца» насквозь пронзило грудную клетку уже мертвого Эрнеста. А птица со Званкиным лицом широко открыла рот, округлив его, словно старательно выговаривая букву «О», и выдохнула струю оранжевого пламени.

Вот тогда Игнат подскочил на ноги и бросился бежать.

Жар бил в его спину, желая достать до сердца, но оно не чувствовало тепла – там, в нагрудном кармане, лежала капсула, и от нее по коже разливался морозец. За спиной то и дело слышались треск и хруст, и Игнату казалось, что это из завала выбирается его мертвый проводник. Шатаясь из стороны в сторону, мертвец переступает по полу деревянными ногами. Руки слепо шарят в пустоте. Вот сейчас найдет свою голову, вот подымет над размочаленной шеей, из которой все еще выплескиваются багряные фонтанчики. И мертвая голова откроет глаза и укажет на Игната: «Вот он! Хватай!»