Анна Чарова - Магия страсти [litres]

Он молча отрезал себе жирный поджаренный кусок и отправил в рот, зажмурился. Доев, сказал:

– Триста лет назад за такие слова тебя отправили бы на костер.

– Триста лет назад я не стала бы это говорить в присутствии того, кто захочет меня туда отправить, – парировала я и демонстративно впилась зубами в заячью ногу.

Прожевав, продолжила:

– И возразить нечего, правда? Чем мне нравятся простолюдины – они настоящие. Если смешно, смеются, если больно, плачут, мы же не имеем права ни рассмеяться, ни заплакать, когда хочется, хотя точно так же испытываем радость и боль. И выставляем напоказ личины, а не самих себя. И все бы ничего, но она, эта личина, прирастает к душе и пожирает настоящее – мы превращаемся в жестоких лицемерных тварей. Я так не хочу.

Эд прищурился:

– И я – личина?

– Ты – нет. Ты – настоящий, потому я и помогла тебе. Тебе ведь не нравятся все эти светские приемы со сплетнями и интригами?

– Не нравятся, – признался он, посмотрел на меня странно, с уважением, что ли.

Расправившись с мясом, я закусила сыром, заела лепешкой, хлебнула медовухи и протянула флягу Эду. Он приложился к горлышку, сделал несколько глотков, тряхнул головой.

– Вианта, ты ведешь себя, как солдат.

– Богорожденный солдат, – выдала я, немного захмелев, – Эд хохотнул, а я продолжила: – Но ты не переживай, когда приеду в орден, я снова стану высокомерной бэрри. Не хочется, а куда деваться? Даже если спрячусь от всех, мне не дадут спокойно жить. Ты вот хочешь у меня кусок земель оттяпать, потому что считаешь, что прав, на самом же деле уже не узнать, кто был прав, а кто виноват. Правда, она такая – обоюдоострая.

– Я тебе рассказал, как оно было.

– Мне рассказывали другую историю, тоже похожую на правду. Знаешь, я отдала бы тебе те земли назад, если бы кто-то доказал, что мои предки убили вашего князя и развязали войну между братьями-близнецами. Но ведь никто не докажет! Так что правильнее не вскармливать ненависть, которая в конце концов съест тебя, а понять и простить.

– Сколько, говоришь, тебе лет? – задумчиво поинтересовался Эд, растянувшись на траве.

– Восемнадцать. – Я поборола желание лечь рядом и подобрала ноги к груди.

– А кажется, что ты меня старше, и тебе больше сорока…

– Давай лучше вернемся к разговору о женщине-матери и женщине-человеку. Вот как ты считаешь, можно ли женщине заниматься лекарским делом?

– Принимать роды – да, – кивнул Эд.

– Смотри. Допустим, тебя ранили, и рана нагноилась, а лекарей толковых нет, а тут мимо проезжала я, вскрыла гнойник, обработала рану, и ты выздоровел. Женщина тоже способна спасти жизнь, а не только подарить ее ребенку…

Он сел, протянул мне флягу со словами:

– Выпей, и пойдем спать, чтобы выехать до рассвета, пока на дорогах людей поменьше.

Я сделала глоток и проговорила, мечтательно щурясь на огонь:

– Не хочется что-то. Так хорошо сидим, душевно! – Запрокинула голову, улыбнулась: – Посмотри, сколько звезд! Ты знаешь, как они называются? – Чтобы не заболела шея, я легла, сплетя пальцы на затылке.

Он долго смотрел вверх, потом опустил голову, скользнул по мне взглядом, ненадолго задержав его на груди. Я сделала вид, что не заметила, вздохнула и указала на самую яркую звезду прямо вверху:

– Например, вот эта…

– Пуп великана, – ответил Эд, я засмеялась.

– Извини. Пффф… Пуп великана! Надо ж такое придумать. А вот эти звезды, что вокруг пупа, – пузо толстого великана?

Теперь он захохотал, помотал головой.

– Нет, великан – вот он, южнее. Он поджал ноги и спит. Круговые звезды – Корона Мира.

– Похоже. А вот, на севере – будто бы коромысло с одним ведром!

– Это Звездный лучник, который бережет наш мир и караулит Незваного. Его глаз всегда указывает на север. Вон там, на востоке – Питрис. Видишь, крылья распластал?

Я сощурилась, поднялась на локтях, но разглядела только два вытянутых ромба с треугольником в середине.

– Нет.

– Иди сюда, покажу. – Я с радостью воспользовалась предложением, села, касаясь плечом его бока, он протянул руку вверх: – Вот одно его крыло, вот второе…

Глядя в небо, он говорил о мужчине, влюбленном в девушку-питриса, которая, обратившись в птицу, убила его, а когда снова стала человеком, обезумела от горя и улетела в небо. Я слушала вполуха. Между моей щекой и его – несколько сантиметров, я чувствую тепло, вижу синюю венку на виске, ее безумно хочется накрыть губами. Мы так близко, что, наверное, он слышит, как грохочет кровь у меня в висках. И снова мир меняет очертания, сворачивается вокруг нас коконом. Трещит костер, выбрасывает искры, которые загораются звездами. Щелкают сухие стебли камыша, то ли чихает, то ли вскрикивает какой-то зверек, ветер шевелит завитки волос у Эда на лбу. Закончив рассказ, он медленно поворачивается, и теперь мы лицом к лицу, он смотрит на мои приоткрытые губы, и я вижу, как раздуваются его ноздри…

Вот сейчас – самое время подсекать и пробуждать инстинкт охотника. Стиснув зубы, я отодвинулась, опустила голову и прошептала:

– Красивая легенда. А ты когда-нибудь видел питриса?

– Нет. Но в моих владениях родились трое, когда уже я правил. Они ведь у любого человека могут родиться. Живут себе дети как дети, потом, взрослея, превращаются в хищных птиц. Никто не знает, почему так.

Во мне проснулся генетик-исследователь, и я спросила:

– А у двух питрисов кто родится? Должен – только питрис.

Эд дернул плечом:

– Не знаю. Питрисов убивают, когда они еще юные. На Беззаконных землях их тоже стараются уничтожить. Может, где-нибудь в горах они и размножаются.

По идее, питрис должен родиться, если у обоих родителей есть ген оборотничества, следовательно, оборотничество – подавленный признак. Жаль, что Эд не поймет, если я ему это расскажу.

– Спать будем в тарантасе?

– Да, какая-никакая, а защита. – Эд протянул баклагу с медовухой. – Выпей еще, комары тебя любят, и ты из-за них не сможешь уснуть.

– Это не комары, а звери, – проворчала я, поболтала баклагу – там осталось немного. – Мы Арлито в повозке бросили, а они его, наверное, досуха выпили.

– Чудная ты, – сказал он ласково, я поднялась и побрела к повозке, не оборачиваясь.

Под моим весом скрипнули колеса. Не задергивая полог, я подвинула Арлито к борту, расстелила еще один матрас, сбоку сложила прилагавшуюся к нему ветошь, не удержалась, выглянула из кибитки.

Заведя руки за спину, Эд туда-сюда ходил возле костра, становился ярче, когда приближался к огню, когда удалялся, растворялся в темноте. Его губы шевелились – похоже, он молился перед сном. Хотела бы я знать, о чем. Полжизни отдала бы, чтоб узнать, есть ли в его мыслях хотя бы маленькое место для меня.

Как все-таки я люблю этого чужого человека из чуждого мира! У него запах моего Эдуарда, его привычки и чувство юмора, это не просто двойник Эда, это он, выросший в других условиях. Достаточно вот так смотреть на него, таять, томиться ожиданием, быть счастливой – и больше ничего не нужно. Мне хватило бы и крошечного места на краю его гнезда, лишь бы видеть его изредка!