Аня Сокол - Первый ученик (СИ)

— Надо думать, — Макс перевёл взгляд на дверь, и расхохотался — Лисицына.

Врач встал, лампы в комнате снова погасли.

Через три дня ему разрешили вставать, а через пять он уже вовсю бродил по коридорам бункера в зелёной больничной пижаме и шлёпанцах на босу ногу, а новая форма с чужого склада заняла место в шкафу.

Хранилище Императорской семьи отличалось от учебного, как небо и земля. У лагеря был просто склад с парой лабораторий, здесь целый подземный центр, вмещавший в себя не только кубы с высокородными мертвецами и реликвии династии, о которых принято говорить трагическим шёпотом и называть не иначе как «сокровищами». Целый подземный центр, в котором жило и работало больше сотни человек. Исследователи, псионники, студенты, практиканты, охранники, повара, врачи и еще император знает кто. Хотя именно он, возможно и знает. Бункер был в любой момент принять членов правящей семьи и их приближенных. Маркелов не соврал, отсюда можно было руководить страной. Конечно, к командному пункту и крыло для правящей династии его никто на экскурсии водить не собирался.

Грошев бродил по залам с экспонатами, где и застал Игрока, и минуты две наблюдал, как тот увлечённо моет полы.

— Ну и как оно? — лениво спросил Макс, и друг медленно выпрямился, — Жить в Императорской сокровищнице?

— Не фонтан, — Лёха оперся о швабру, — Как-то карьера уборщика меня не прельщает, а здесь тем, кто родился дальше острова Императора[1] рассчитывать не на что. Как сам?

— Жив.

Они замолчали. Один ждал, второй никак не мог найти слова.

— Ну, давай, — Игрок отвернулся и снова стал возить шваброй по полу, больше размазывая грязь, чем отмывая, — Спрашивай.

— Почему ты промолчал? Почему позволил Лисицыным скормить всем сказку про большого злого дядю?

Игроков ответил не сразу, лишь по дёрганым движениям, Грош мог судить, как другу не хочется отвечать. И, возможно, дело даже не в Максе, Лёха не хотел отвечать себе.

— Ты был одной ногой по ту сторону, а в одиночку против семьи Лисицыных… — с отвращением сказал Игрок, — Я не в той весовой категории.

— И ты решил дождаться исхода? Разумно, — Макс скользнул взглядом по старым каменным фрескам, делающим зал похожим на музей, с расставленными на постаментах экспонатами: деревяшки, железки, камни и даже какие-то горшки, несомненно из высоких опочивален.

— Разумно, — передразнил Лёха с отвращением, — Мне эта разумность уже в печенках сидит. А ты? — спросил он, не оборачиваясь, — Почему промолчал ты?

Грошев рассмеялся и бессознательно схватился за бок.

— Потому что она ждала этого, — Грош коснулся пальцами ближайшего обломка, кованного щита времён мёртвых веков, здесь в отличие от музея древнюю рухлядь не закрывали стеклянными колпаками, да и пыль протирали не часто, — Она уговаривала молчать, даже угрожала выявить мою связь с Раимовым, но, — Грош повернулся к другу, — одновременно и подначивала. Я не люблю угрозы, я люблю деньги, но она их не предлагала, даже не пыталась. Она провоцировала. Я должен был с пеной у рта обвинять их с братом.

— Не понял? — остановился Игрок, — Она хотела, чтобы ты обвинил их?

— Да. И уже подготовила почву.

— Какую?

— Оплаченный психиатр, наверняка самый лучший. У меня сотрясение, отравление, глюки и бред. Я ведь бредил?

— Ещё как. Болтал, уговаривал то отца, то этого Шрама.

— Вот-вот. Самое смешное, я и сам не уверен где заканчивается сон и начинается реальность. Любой мозгоправ вытянет из меня это. И чем громче я буду кричать, тем ласковей меня будут успокаивать.

— Значит, они выкрутились? — со злостью спросил Игроков, отбрасывая швабру.

Объект его чувств угадать несложно. Одно попустительство, одно молчание, и невмешательство. Его собственное. Зло происходит, только если мы позволяем ему произойти. И чем больше пройдёт времени, тем труднее будет сказать правду. Даже сейчас уже сложно объяснить, почему он молчал все это время.

— Они одуреют от безнаказанности. Слышал бы ты, как смеется гвардеец, когда стоит на посту, ржёт с такими же дуболомами.

— Да пусть ржёт, — вопреки собственным словам парень ухмыльнулся, — Когда нас смущал чужой смех.

— То есть?

— Предлагаю поменять правила, не поставив их в известность.

— Я правильно тебя понял?

— Думаю, да. Я же злопамятный сукин сын, как сказал Арчи. И если они забыли об этом, самое время напомнить.

— Кстати, Арчи велел передать, что по возвращении нас ждёт карцер, и у нас будет время не только отдраить его от пола до потолка, но и отремонтировать, — сказал друг, поднимая швабру.

— А Самарский будет снабжать нас материалами?

— Что-то вроде того.

— Надолго мы здесь? — Макс повернулся к выходу.

— Официально — до того как тебя можно будет с помпой транспортировать в лагерь.

— Уже можно.

— Ага, — Лёша пошел рядом, волочившаяся следом швабра оставляла влажный след, — Только никто не будет гонять вертушки ради трёх студентов. Лиса могла бы настоять, но она молчит, словно ее все устраивает, — Грош хмыкнул, — А наши уже получают распределения на специализацию, — с тоской протянул друг.

— Мы тоже получим.

И он не ошибся. Они получили. Через три дня, когда Макса уже перевели из мед блока в обычную комнату по соседству с Игроковым и ещё двумя студентами, которые в отличие от них проходили здесь настоящую практику, собираясь стать пси — историками.

Транспорт за ними должен был прибыть через десять дней. Десять дней ожидания. Настю он видел от силы раз пять и каждый раз она предпочитала делать вид, что они незнакомы. Она разговаривала с Вороновым, которого Грош окрестил студентом номер один, шумным и увлекающимся толстяком, улыбалась Сухареву, студент номер два, отчаянно краснеющий встречаясь с ней глазами. Иногда Лиса даже обращалась к Игрокову. Но нет к Максу. И не к Калесу.

Когда принесли письма, они сидели в красном зале, так здесь называли комнату со стенами цвета крови и дюжиной постаментов вдоль них. Диван для отдыха в центре, на котором устроился Игрок с книгой по истории. Воронов и Сухарев за широкими рабочими столами рассматривая сквозь гигантские лупы осколки прошлых эпох. Парни то и дело записывали в толстые тетради в клеточку кривобокие значки, отдалённо похожие на буквы.

Их научный руководитель, профессор Дорогов снимал со стены обломок фрески, шириной сантиметров двадцать шириной, и чуть более пятидесяти длинной. Калес только что притащивший студентам коробку с реактивами и поставив звякнувший содержимым ящик, скалил зубу Грошеву.

На Макса многие смотрели. Его спутники успели хоть немного влиться в коллектив, тогда как парень оставался чужаком, не врагом, а скорее вызывающим любопытство незнакомцем.