Анастасия Колдарева - Магия на грани дозволенного

Совесть заорала во всю глотку, когда пальцы коснулись гладкой деревянной ручки. Дэн заставил ее заткнуться. Из какой-то болезненной мстительности он даже не стал стучать.

В комнате Лисанского царил творческий беспорядок: бумага и книги стопками лежали на полу, на каминной полке, на стуле и даже на кровати. На застеленной покрывалом кровати.

Так… Дэн удивленно моргнул. Мгновенно нахлынувшее облегчение сменилось настороженностью и дурным предчувствием – куда более сильным, чем толкнувшее на проверку комнат. Что-то случилось, пока он спал. Что-то страшное. Непоправимое.

Дэн растерянно огляделся. Стоило ли проверять остальные комнаты? Он проверил: в одной наткнулся на грохочущий платяной шкаф, в другой – на разлагающийся труп, по которому ползали крысы. Спустился на первый этаж и заглянул в бывшую столовую. Какая-то тварь по-прежнему самозабвенно выла и стенала в серванте, но здесь царили тишина и умиротворение. Дэн замешкался, размышляя, стоит ли отправиться в подземелья… Но тут ему вспомнился чердак.

Как же раньше-то не догадался! Лисанский не посещал свое укромное местечко с тех пор, как в доме появилась Ева. Могло потянуть на откровения с покойной матерью?

Поднимаясь по ступенькам, Дэн старался не размышлять о том, что чердак тоже может оказаться пуст. Что это будет означать? Что Еве надоело пребывание в доме, и она захватила с собой Лисанского? Что тот подкупил девушку сладкими речами и обещаниями вечной любви? Что ночью, как чертик из табакерки, из Арки вывалился отряд магов и уволок Лисанского в катакомбы, Еву – в резиденцию, а про Дэна пока забыли, потому что он спал тихо, с головой под одеялом? А когда вспомнят – тоже уведут под белы рученьки и обвинят в незаконном хранении книг по черной магии?

С десяток красочных картин промелькнул перед мысленным взором, пока он, спотыкаясь от волнения, шел по лестнице.

Однако то, что предстало взору на чердаке, едва не заставило сползти на пол от облегчения и захохотать. По крайней мере, в первую минуту.

Ветхая дверца все висела на своих ржавых петлях, доски под брусьями выглядели целыми – разумеется, ведь у Евы были браслеты.

Сердце тоскливо заныло, а в груди похолодело.

Они были там. Оба. Свет от одинокой свечи пробивался через щели в рассохшихся досках, и Дэн отчетливо видел Лисанского, сидящего на опущенной крышке сундука. Красивый, ровный профиль, приоткрытые губы, отросшие пряди светлых волос, выбившиеся из-за ушей и покачивающиеся от малейшего колебания воздуха. Свет и тени от дрожащего огонька свечи плясали в мягких складках рубашки, несколько верхних пуговиц которой были расстегнуты. Руки, сжатые в кулаки, лежали по обе стороны от бедер – в кои-то веки без драных перчаток! – пыльные ботинки тихо отбивали ритм по полу.

Дэн никогда не задумывался о внешности Лисанского – разве что особенно бросающиеся в глаза изменения вроде бледности, запущенности и изможденности порой заставляли злорадно ухмыльнуться. Однако сейчас он вдруг обнаружил, что Лис был красив. И тяга Евы к нему неожиданно раскрылась перед Дэном со всей ясностью – со всеми ее причинно-следственными связями, закономерностями и предопределенностями. Черт возьми, а чего он ожидал? Какая женщина устоит против такой очаровательной сволочи, как Лисанский? Особенно если тот сам захочет блеснуть? Это было неизбежно. И от осознания этого как будто стало чуточку легче. Дэн словно снимал с себя ответственность за то, что не уследил, не предостерег… Он терпеть не мог примерять какие-то роли, а уж роль старшего брата нравилась ему в сто раз меньше, чем даже сомнительная честь оказаться полезным Магистру. И вот – пожалуйста! Можно сложить полномочия и, смиренно понурив голову, повиниться: я, мол, ничего не мог поделать, красота – дьявольская сила!

Впрочем, легче стало лишь на мгновение. Свернувшийся в груди демон злости встрепенулся, жадно потянул носом сырой, промозглый воздух и учуял кровь. И глаза его налились огненной краснотой, а когти вонзились в душу. И растревожили. Разбередили. Расцарапали.

Еву было видно так же хорошо, как Лисанского. Девушка стояла босиком, в юбке и блузке, явно накинутой второпях. Ее растрепанные после сна волосы были забраны в пучок, несколько длинных прядей спадали на спину. Она держала в руках папку – ту самую, с письмами – и глядела на Лисанского с таким состраданием, с такой щемящей нежностью, что демон в груди захлебнулся раскатистым рычанием.

– Я не знаю, что делать, – произнес Лис тихо, сдавленно.

Судя по всему, разговор продолжался уже не первый час.

– У меня не получается… забыть… оставить все позади. Она не отпускает. Думаешь, я схожу с ума? – кривая, болезненная усмешка.

– В сумасшествии мало приятного, Игорь, – отозвалась Ева. – Но с ним тоже можно жить.

– Ты не понимаешь. Они оба подчас доводят меня до… помешательства. До желания наложить на себя руки. Поначалу я боялся… ее. Я и сейчас временами боюсь, просто научился жить с этим. Я знал, до чего доводит одиночество и изоляция. Кто-то, видимо из гуманных побуждений, оставил мне в этом доме книги, чтобы я мог занять себя и не съехал с катушек в первую же неделю. Но страх… они ведь не знают о маме, они думают, я прячу ее, скрываю ее местонахождение. Им невдомек, какой ужас я испытывал в первые пару месяцев, блуждая по пустому дому, каждую минуту ожидая увидеть ее. Рано или поздно этот кошмар должен был вылиться в галлюцинации.

– И вылился? – прошептала Ева.

– Нет. Чтобы избавиться от наваждения, я стал писать ей и просить не тревожить меня. Притворился, будто она жива, но находится далеко, а значит, не может прийти ко мне.

Лисанский замолчал.

Дэн стоял под дверью, чувствуя, как страх овладевает им, то уступая позиции злости, то захлестывая с головой. Нужно было бежать, пока не стало поздно. Дэн не боялся прорезавшегося сочувствия – бог с ним! Он прислушивался к тихим, взволнованным голосам, и их интимность, их откровенность скребла по нервам, заставляла сердце пульсировать от боли и биться загнанно и тревожно. Чернота в груди приобрела оттенок отчаянной ревности. Но ноги словно приросли к полу, и с каким-то мазохистским удовольствием Дэн продолжал слушать и ждать, прекрасно понимая, что пришел вовремя.

– Ты сказал «они», – заметила Ева. – Твоя мама и…

– Дэн.

Дэн? Он назвал по имени?

– Чертов Дэн, – выплюнул Лисанский и на секунду прижал к лицу ладонь. – Он не простит, ведь правда? Такое не прощают.

– А для тебя это важно? Его прощение?

– Не знаю. Наверное, важно. Что еще у меня осталось от прошлого? Друзья? Их никогда не было.