Нора Робертс - Родовое проклятие

По щекам Миры струились слезы — слезы стыда, раскаяния и горя. Опустив голову, она увидела, что из розы натекло столько крови, что цветок утонул в этой луже.

В луже крови пополам с дождем, который хлестал и хлестал.

Дождь.

Ее качнуло, до слуха донеслось пение птицы в тутовнике и веселое журчание фонтана.

— Пап…

Воздух прорезал ястребиный крик.

Коннор, мелькнуло у нее в голове. Коннор.

— Нет! Я не виновата!

Насквозь промокшая, она очнулась от своего видения и взмахнула лопатой. Удар стал для него неожиданностью, но все же он успел отскочить, так что лопата просвистела возле самого его лица.

Которое уже не было лицом ее отца.

— Проваливай к черту! — Она ударила снова, но земля словно вздыбилась у нее под ногами. И в этот момент что-то вонзилось ей в сердце.

Она вскрикнула, а Кэвон обнажил зубы в злорадной усмешке. И растворился в тумане.

Мира сделала один неуверенный шаг, за ним второй. Земля продолжала вздыматься, а небо над ее головой кружилось и падало.

Издалека, сквозь дождь и туман, Мира услышала голос, звавший ее.

Один шажок, приказала она себе, потом еще.

Она услышала ястреба, увидела коня, серую тень, метнувшуюся в гущу тумана, и кинувшуюся следом собаку.

Увидела Бойла, бегущего к ней с такой скоростью, словно на него сзади наседали бешеные псы.

Все вокруг вертелось и опрокидывалось, и вдруг она с изумлением увидела, как с Аластара спрыгивает Коннор.

Он что-то прокричал, но в голове у Миры стоял такой гул, что она расслышала лишь сдавленный звук.

Тени, подумала она. Мир теней.

Они обступили ее и поглотили.

Она попробовала выплыть из них, но захлебнулась и утонула в этих тенях. И услышала смех отца — жестокий, очень жестокий. И слова Кэвона…

«Это ты виновата, эгоистичная, бессердечная девчонка! У тебя ничего нет. Ты сама — ничто. И чувств у тебя никаких нет».

«Я дам тебе власть, — обещал Кэвон, и голос его ласкал слух. — Это то, чего тебе по-настоящему хочется. Чего ты жаждешь и к чему стремишься. Принеси мне его кровь, и я дам тебе власть. Возьми его жизнь, и я дам тебе бессмертие».

Она боролась, силилась пробиться сквозь эти тени, назад к свету, но не могла сдвинуться с места. Ее словно приковали, придавили книзу, а тени все сгущались и сгущались, и с каждым вдохом она набирала в грудь не воздух, а этот туман.

И каждый следующий вдох был холоднее предыдущего. И каждый следующий вдох был темнее.

«Делай, как он говорит, — наставлял отец. — Этот ведьмак для тебя ничего не значит, а ты не значишь ничего для него. Всего лишь сплетенные в темноте тела. Убей ведьмака! Спаси себя! Я еще вернусь, принцесса».

Потом ее взял за руку Коннор. Он излучал свет, прорезавший эти густые тени, и глаза его были ярче изумрудов.

«Идем со мной. Вернемся со мной. Ты нужна мне, любовь моя. — Опять по-ирландски. — Возвращайся ко мне. Возьми мою руку. Тебе надо только взять меня за руку».

Но она не может — ну как он не видит? Не может! За спиной кто-то рычал и огрызался, но Коннор лишь улыбался ей.

«Нет, ты можешь, конечно, можешь! Вот моя рука, родная. Теперь не оглядывайся. Просто возьми меня за руку. Иди со мной!»

Было больно, очень больно поднять эту тяжелую руку, вырваться из невидимых пут. Но в нем был свет и тепло, а ей отчаянно требовалось то и другое.

Обливаясь слезами, Мира с усилием потянулась к руке Коннора. Ощущение было такое, будто ее вытягивали из густой грязи за кончики пальцев, а некая другая сила тянула ее назад.

«Я тебя держу, — сказал Коннор, не сводя с нее глаз. — И больше не отпущу».

Тут Мира почувствовала, что вылетает, словно выбитая из бутылки пробка. Вырывается на свободу.

В груди жгло. Жгло так, будто сердце превратилось в раскаленные угли. Она попыталась втянуть воздух — и этим жаром обдало гортань.

— Тише, тише. Тихонько. Дыши медленно. Медленно. Ты вернулась. Ты в безопасности. Ты здесь. Тшш… Тшш…

Раздались рыдания — жалобные, мучительные. Она не сразу поняла, что рыдает сама.

— Ты со мной. Ты с нами.

Мира повернулась и уткнулась Коннору в плечо — боже, боже мой, один его запах был подобен прохладной воде после пожара. Он поднял ее на руки.

— Я сейчас же везу ее домой.

— Ко мне ближе, — узнала она голос Фина.

— Пока это все не закончится, она будет жить у нас. Но все равно спасибо. Сейчас я везу ее домой. Но ты ведь приедешь, когда освободишься?

— Ты же знаешь, что да. Мы все приедем.

— Мира, я здесь. — Теперь это был голос Брэнны. Ее рука погладила ее по волосам, по щеке. — Я здесь, рядом.

Она хотела заговорить, но вместо слов вырывались одни жуткие, душераздирающие рыдания.

— Отправляйся с ними, Айона, — сказал Бойл. — Езжай с ними! С ней сейчас должны быть все трое. Аластара я отведу. Бери пикап и езжай следом за ними.

— Я мигом.

Мира повернулась и увидела, как Айона бегом мчится к машине Бойла и садится за руль. Бегом сквозь дождь, сквозь туман, а мир вокруг качается взад-вперед, взад-вперед, как палуба застигнутого штормом корабля.

И эта боль в груди, в горле, в каждой части ее тела жгла ее адским огнем.

А вдруг она уже умерла, подумалось ей. Умерла про́клятой, как сказал отец, оказавшийся вовсе и не отцом, а Кэвоном.

— Тшш… — повторил Коннор. — Ты жива, ты в безопасности, и ты с нами. Отдыхай, милая. Просто отдыхай.

Не успел он договорить, как она провалилась в блаженный сон.

Она расслышала негромкие голоса. Шепот — тихий, успокаивающий. Она чувствовала руки, прикосновения — легкие, нежные. Казалось, она плывет на теплой воздушной подушке, а вокруг распространяются запахи лаванды и свечного воска. Она была вся в лучах света, в полном умиротворении.

Невнятный шепот превратился в слова, глухие, плохо различимые, будто сказанные под водой.

— Сейчас ей нужен отдых. Отдых и покой. Пусть лечение сделает свое дело. — Голос Брэнны, такой усталый.

— Кажется, щеки немного порозовели, да? — Голос Коннора, встревоженный, дрожащий.

— Порозовели, и пульс наполняется.

— Коннор, она сильная. — Теперь голос Айоны, чуть с хрипотцой, как после сна или слез. — И мы тоже.

И она снова провалилась в беспамятство. И поплыла, поплыла в желанную тишину.

Пробуждение было подобно сну.

Она увидела, что рядом сидит Коннор, с закрытыми глазами и лицом, освещенным бесчисленными зажженными в комнате свечами. Он был словно на портрете, написанном бледно-золотыми красками.

Ее первая осознанная мысль была, что нелепо мужчине быть таким красивым.

Мира хотела произнести его имя, но он опередил, открыл глаза и посмотрел на нее в упор. И ей все сказали его глаза, их цвет, насыщенно-зеленый. Сказали больше, чем пламя свечей.

— Ну вот. — Он улыбнулся, и напряжение во взоре ушло, остался просто Коннор и свечи. — Лежи тихо и спокойно. Еще немножко.