Энн Брашерс - Здесь и сейчас

Иду в переднюю часть дома, включаю свет. Из окна столовой машу рукой Итану: я пообещала дать ему знать, что все в порядке. Он еще несколько секунд медлит, потом уезжает. Думаю, это далось ему нелегко. Мне, например, нелегко сознавать, что его нет рядом.

Включаю свет на кухне, вижу на столе коробку конфет и записку. Сердце мое начинает биться. Обожаю всякие сладости. Но сейчас понимаю, что мама оставила их не просто так: хотела мне этим что-то сказать.

Пренна,

я только что вернулась домой после нашей встречи. Есть много о чем поговорить. Лакомись конфетками, и сладких тебе снов. Встретимся завтра.

С любовью,

мама.

И я начинаю лакомиться. Съедаю пять штук прямо на кухне. Потом стакан молока. Наслаждаюсь. Ни о чем другом больше сегодня думать не могу.

Потом лезу в постель. Никогда в жизни не ощущала такой усталости. Надеюсь, на этот раз не проснусь на заднем сиденье машины мистера Дугласа или связанная по рукам и ногам в подвале той фермы. Я так устала, что, наверное, не замечу, как меня будут вязать.

На экранчике мобильника вижу текст от Итана:

«Сегодня еще не пятница?»

Просыпаюсь не в подвале, а в своей теплой постели. Без пятнадцати десять, солнце уже вовсю жарит в окно. Ноздри щекочет запах ветчины и… чего-то еще вкусненького. Это оладьи. Фантастика!

Такое чувство, будто проснулась в чужом доме. С тех пор как мы живем здесь, я что-то не припомню, чтобы мама готовила завтрак.

Иду на кухню и с удивлением вижу, что она возится возле плиты. А на столе не просто оладьи, а еще и с черникой. Под тарелки она постелила салфетки, рядом тоже положила салфетки, все как полагается. Прямо настоящий семейный завтрак.

— Потрясающе! — говорю я, когда мы садимся за стол. — Спасибо тебе.

Мама смотрит на меня поверх чашки с кофе. Снимает очки и кладет их в ящик.

— Такое чувство, будто весь мир снова пробуждается к жизни.

Никогда не слышала, чтобы она произносила такие исполненные надежды и оптимизма фразы. Ясные глаза ее очень красивы, хотя, думаю, видит она ими еще плохо.

Нам действительно о многом нужно поговорить, я это чувствую по ее поведению. Первая тема самая трудная. Мне очень не хочется начинать ее в атмосфере, где так удивительно пахнет оладьями, но тут уж ничего не поделаешь.

— Я знаю, что это был наш Паппи.

Мама ставит чашку на стол. Снова включаются защитные механизмы: она настораживается.

— Я понимаю, гораздо легче не думать об этом, но я знаю точно.

Какое-то время мама молчит. Руки, в которых она держит нож и вилку, дрожат.

— А почему он тогда не пришел к нам?

— Думаю, хотел уберечь нас от беды. Ему надо было выполнить свою миссию, и ему мешало бы чувство, что он подвергает опасности не только себя, но и близких.

Мама больше не делает вид, что занята едой, не щурит слабые глаза. Лицо потерянное.

— Это его мы должны благодарить за все. Паппи знал, что семнадцатое мая — решающий день. Он долго собирал материалы, чтобы определить эту дату, и отдал свою жизнь за то, чтобы мы что-то предприняли.

Мама неуверенно кивает.

— Ты не поверишь, что́ он взял с собой оттуда. Оставил в камере хранения в Бронксе. Мы с тобой туда сходим, когда захочешь. Памятные вещи нашей семьи, блоки памяти, тысячи долларов наличными, причем отпечатанные в будущем.

Видно, что мама болезненно переживает все услышанное. Потребуется время, чтобы переварить все это.

— И еще там вот такая пачка газет из будущего. — Я показываю руками. — Думаю, теперь они… В общем, теперь все будет не так, как там написано. Очень надеюсь на это. Может, посоветуешь, что с ними делать. — Делаю глоток апельсинового сока.

Мама смотрит в свою тарелку.

— Жаль, что я ничего не знала, — говорит она. — Ну почему он не пришел? Хоть бы словечком с ним перекинуться.

Мама говорит сквозь слезы, она давно уже пытается их удержать. У нас с ней существует негласное правило, оно действует с тех пор, как мы оказались здесь. В присутствии друг друга мы стараемся не плакать.

Пытаюсь представить, что бы вышло, если бы Паппи захотел с ней связаться. Ну что он мог ей сказать? И что бы она потом делала? Это бы только нарушило хрупкий покой, который она здесь обрела.

— Ты уверена, что тебе от этого стало бы легче? — спрашиваю я.

Гляжу ей в лицо. Интересно, о чем она думает, тоже пытается представить, как бы все это было?

— Может, и не стало бы. Наверное, он все правильно сделал. Пожалел нас с тобой.

Мы снова молчим, и я начинаю понимать, что тут было что-то еще, и эта мысль печалит меня, и когда она становится отчетливей, я чувствую себя старой. Мой отец всегда был красив и полон энергии. Когда мы оставили его, он был мечтатель и лидер для других людей. А здесь он стал изможденным, больным стариком, изгоем нормального общества. Он хотел, чтобы его жена и дочь помнили его таким, каким он был когда-то прежде.

Вспоминаю его лицо, когда мы с ним разговаривали в библиотеке. Теперь я вижу, он не хотел, чтобы я признала в нем своего Паппи, — не дай бог, новое обличье вытеснит из моего сознания прежний его образ. Он стыдился себя нынешнего.

Еще нет одиннадцати, как мне звонит женщина из медицинского центра Святого Креста в Тинеке.

— Пренна Джеймс?

— Да.

— У меня для вас есть пакет.

— Действительно?

— Да. Хотите забрать его сами? Или дайте домашний адрес, я пришлю его вам по почте.

— А от кого?

— Его оставил для вас Эндрю Болтос.

— Правда? А сам он где? Его уже выписали?

— Мм… — Несколько секунд она молчит. — Так вы еще не знаете. Я думала, вам известно.

— Что именно? — Сердце начинает усиленно биться.

— Очень жаль сообщать вам об этом, но его с нами больше нет. В шесть утра он повесился в своей палате.

Я сажусь в машину, еду в Тинек за пакетом и по дороге звоню Итану. Сообщаю, что случилось. Плачу, сама не знаю почему. Эндрю Болтос был убийца, который в одиночку разрушил будущее всего человечества. Вероятно, это он убил моего отца, и слава богу, что его больше нет с нами.

Впрочем, если уж на то пошло, это слезы облегчения, но представляя себе Болтоса, когда он, лежа на больничной койке, мечтал вернуться к своей первой возлюбленной, я понимаю, что тут дело гораздо сложней. Его смерть как бы накладывается на гибель других людей, которую мне довелось повидать за последние несколько дней. И я оплакиваю их всех, каждого по-своему.

Пакет поджидает меня у стойки дежурного администратора. Как я и предполагала, мне вручают мой собственный конверт. Болтос захотел вернуть мне все, что я для него оставила. Только оказавшись дома одна в своей комнате, я вскрываю конверт, чтобы проверить, все ли на месте.

Да, все на месте, но есть и кое-что еще. Записка.