Энн Брашерс - Здесь и сейчас

— Мне очень жаль, дорогая, — шепчет мама.

Я не надеваю никаких маечек-трусиков, не беру с собой «тик-так». На мобильнике осталась музыка, но я знаю, что слушать ее сегодня мне не придется. Долго держу в руках куртку с надписью «Нью-йоркские гиганты», потом со вздохом сую ее обратно в шкаф, на самый верх.

Мы встречаемся на автомобильной стоянке в Хаверстро-Крик. Итан идет навстречу, под мышками свернутая палатка и спальный мешок. А у меня сердце разрывается, когда я вижу эту картину.

Увидев мое лицо, он сразу понимает: что-то не так. Как всегда, заглядывает в глаза, пытаясь интуитивно обнаружить истину, но бодрости духа не теряет.

— Сегодня что, разве не пятница?

— Пятница. — Я с трудом поднимаю голову, гляжу на него.

— Сегодня же наша ночь. Или нет?

Как дрожит подбородок. Никак не унять.

— Думаю, не совсем так.

Итан кладет вещи на скамейку. Мы медленно идем в сторону леса. Он берет меня за руку:

— Что-то случилось?

— Случилось много хорошего. То-то и странно.

— Рассказывай.

Пожалуй, так даже легче — идти рядом и не видеть его лица.

— Вчера вечером было второе общее собрание общины. Его организовала моя мама. Выбирали новых руководителей. Убрали всех прежних советников и призвали членов общины выдвигать новых. Проголосовали против очков и пилюль. Отменили систему наказаний и так называемые изоляторы. Постановили, что новые члены Совета должны не стращать и запугивать нас, а оказывать рядовым членам общины всяческую поддержку и поощрять наше общение.

Итан на ходу заглядывает мне в лицо:

— Послушай, Пренна, но ведь это же просто здорово. Я очень рад за тебя. И за всех вас. — Он говорит это от чистого сердца, но… — А твоя мать, ее выбрали в руководство?

— Нет. Хотели избрать, но она предпочла возглавить медицинскую бригаду общины и заниматься вирусом, который занес Болтос. Она надеется уничтожить его в зародыше, пока он еще не превратился в полноценный вирус чумы.

— А кто вошел в руководство?

— В основном люди, с самого начала поддерживавшие отца. Как моя мама и другие… Когда мы здесь появились, их отодвинули в сторону и заставили замолчать. Среди них есть и твоя знакомая.

— Интересно, кто же?

— Я.

— Смеешься!

— Вовсе нет. Когда это случилось, меня на собрании не было. Я узнала потом, мама сказала, когда вернулась домой. Она сказала, что мою кандидатуру выдвигала не она. Мое имя назвали около двухсот членов общины.

— Невероятно!

— Сама знаю.

— Вот она, моя девочка, Хенни. Всех победила и сама встала на их место.

— Да, — улыбаюсь я. — Хотя это тяжелая ответственность. Думаю, бунтарем быть легче, чем руководителем.

Итан согласно кивает. Но лицо его печально.

— Ну а теперь, кажется, пора перейти к разговору обо мне.

Я замедляю шаг.

— Значит, бунтарям можно заводить парня, а руководителям уже не полагается? — Итан пытается говорить саркастически, но он не так уж не прав.

Мы идем вдоль реки, доходим до скалистого берега. Я сажусь, он тоже. Поворачиваю к нему лицо.

— Не совсем так. — Я беру его за руки. — Если бы можно было, то ради тебя я, конечно, отказалась бы от всего этого. Но дело в том, что опасность для тебя действительно существует, она реальна. Болтос доказал это своей жизнью… да и смертью тоже. Он не был переносчиком уже зрелого вируса чумы. Его контакты с местными оказались тем спусковым крючком, который запустил процесс развития вируса. Мама говорит, что надежда предотвратить эпидемию есть, но нельзя сеять новые семена. — (Итан опускает голову.) — Что будет, если все члены общины станут делать то, что делаем мы с тобой? Никто не знает, как избежать риска, потому что мы сами пока не понимаем, что несем в своих организмах и как это может сказаться в будущем.

— Пока, говоришь? — Он поднимает голову, ухватившись за это слово.

— Ну да, пока не понимаем. И неизвестно, поймем ли когда-нибудь. Узнать нет никакой возможности. — Я пододвигаюсь к нему ближе. Мне очень хочется, чтобы он меня понял. — Со мной ты только погубишь себя, Итан. Погубишь здоровье, и тогда прощай свобода, прощай полноценная семейная жизнь. А от этого отказываться тебе нельзя. Да я сама тебе такого не позволю.

— Я хочу быть с тобой, это главное, больше мне ничего не надо.

Слезы наворачиваются на глаза. Я плачу. В конце концов, сколько можно сдерживаться?

Итан обнимает меня, прижимает к груди:

— С самого начала, с самой первой минуты, когда я увидел тебя на реке, я только о тебе и думал. Потом на целых два года тебя потерял, но думал о тебе каждый день. Наверное, я неслучайно оказался на реке, когда ты там появилась, неслучайно я способен видеть то, чего не видят другие, и неслучайно мы вместе оказались в этой авантюре. Нам судьбой предназначено быть вместе.

Я продолжаю плакать. Рукой вытираю нос, поднимаю голову, гляжу на него:

— Что ты такое говоришь? Меня вообще не должно здесь быть. Это неправильно, противоречит нормальному ходу событий. Нас разделяет время, и оно не хочет, чтобы мы были вместе.

— Время не может ничего хотеть или не хотеть. Разве не ты сама это говорила?

— Говорила, но…

— Мы уже вместе. Может, не только от времени все зависит.

Я плачу, уткнувшись в футболку Итана. Она быстро становится мокрой. Как я люблю ощущать его тело, его запах. Я люблю его. Но я должна оградить любимого от опасности, это главное. Я оградила его от гибели 17 мая и теперь должна позаботиться о том, чтобы он жил долго и счастливо.

Я люблю его. Мне нужно, чтобы это сердце, которое сейчас бьется мне в висок, продолжало биться и дальше. Я долго слушаю его удары, синкопами звучащие на фоне журчания речной воды.

— Еще не все кончено, Пренна. Клянусь тебе, когда-нибудь ты это поймешь.

Кажется, сегодня понедельник, уже вечер, и в дверь моей комнаты стучат.

Да, сегодня понедельник. Впрочем, я не совсем уверена. С пятницы я провалялась в постели, минуты, часы и дни слились в одно бесформенное и тягучее пятно.

Неимоверным усилием я заставляю себя встать и открыть дверь. Меня не волнует, что я в одной пижаме, волосы торчат во все стороны, как воронье гнездо, и я ни разу за это время не почистила зубы.

— Привет, Пренна.

На пороге стоит Кэтрин. Видно, что ей очень хочется протянуть руки и обнять меня, но она еще не отвыкла от привычки избегать физического контакта с людьми.

— Привет, Кэтрин.

Очков на ней уже нет. Какая она все-таки юная и хорошенькая без этих противных очков.

— Слушай, может, оденешься, а?

— Зачем?

— А затем, что нам надо кое-куда съездить.

— Куда?

— Увидишь. Давай-давай. — Кэтрин идет к комоду и начинает рыться в моих ящиках, доставая вещи. Словно понимает, что без нее я делать ничего не стану.