Екатерина Коути - Заговор призраков

– Ты, Сэндвич? Кретин, который ел, не отходя от карточного стола, и дал свое имя куску хлеба с мясом? Ты прочишь себя в короли?

– В ритуале задействовано мое сердце, так что прав на тело у меня поболе вашего! – не сдавался Уайтхед, награждая тумаками бывших приятелей.

– Из-за вас, ублюдков, я чуть было не лишился родины, – подал голос Уилкс. – Сдается мне, все вы у меня в долгу. И этот долг я верну сполна!!

Я. Я. Я.

Каждый из них хотел что-то для себя. Прежде всего для себя. Истинная самовлюбленность и неспособность любить кого-то другого. Любить самоотверженно. Любить, отдавая. Им хотелось одного, даже после смерти, – урвать свой кусок, погубив остальных. «Порода маленьких отвратительных гадов, самых зловредных из всех, какие когда-либо ползали по поверхности земли» – не так ли сказал о людях доктор Свифт? Вот оно, подтверждение его слов. Именно алчность обеспечила им бессмертие, уродливое, но все же дающее надежду на перерождение – если удастся вселиться в подходящее тело…

Агнесс могла видеть их. И Джеймс мог их видеть.

Зато он никогда не увидит Лавинию, свою тайную жену. Не в его власти и не во власти Агнесс вернуть хоть на миг то, что принадлежит… Небу? А куда еще уходят любящие души? Или они растворяются в воздухе, весенним ветром и солнечными лучами пробуждая в живых сердцах новую любовь? И потому, быть может, люди способны влюбляться даже в этом новом мире, среди железа и дыма, невзирая на бедствия и хвори: потому что мы дышим любовью, которую кто-то отдал миру, умирая…

Джеймс вспомнил, как Лавиния смотрела на него потускневшим взором, смотрела, словно пыталась унести его образ с собой туда, куда уходила. Вспомнил, как ее глаза остановились и замерли губы, в последний миг предупреждавшие его об опасности. Даже умирая, она думала о нем. Только о нем.

Она думала о нем, а он так и не сказал ей, что влюблен в нее, потому что это было бы ложью, а джентльменам не подобает лгать. Но теперь он уже не джентльмен, он часть кавалькады, что проносится зимней ночью над полями, и ничто не помешает ему дать волю своим чувствам.

А почувствовал он приближение одной из тех метелей, от которых вмерзают в дорогу почтовые кареты, а дома заносит снегом по самую подкову над дверью. Снежные вихри взвились вокруг него, упругие, как стебли, но зарево из бездны окрасило их в алый. Мелкая снежная крупа брызнула в сторону сцепившихся призраков. Искаженные злобой, их лица были неотличимы одно от другого, и не разобрать уже было, где Дэшвуд, а где его приспешники. Ветер, жалящий острыми льдинками, подхватил все сонмище призраков, как палые листья на исходе осени, и, закружив их, низверг в огненную пасть. Всех до единого, весь воющий, озлобленный клубок.

Преподобный Линден, ректор Линден-эбби, прочел бы им мораль напоследок, но достойный джентльмен был мертв, а тот, кто поднялся из его могилы, не признавал ни увещеваний, ни покаяния – ничего, кроме вьюги, что заметает следы праведников и нечестивцев.

Пусть просто исчезнут.

Когда метель утихла, Джеймс постоял еще несколько мгновений. Жар от адской расщелины чувствовался по-прежнему, но скоро она должна зарубцеваться, ведь здесь не осталось больше ничего и никого, ей предназначенного.

Раздался тихий стон. Чарльз пытался приподняться, опираясь на правую руку, но пальцы скользили по луже вязкой крови. Побледневший, всклокоченный, в пропитанной кровью рубашке, он казался младше своих лет и напоминал подбитую птицу, которую за одно крыло достали из ягдташа.

Чарльз Линден, последний лист на некогда могучем родословном древе. Изменник короне и предатель семьи. Глупый, озлобленный мальчишка. Сын его брата. Кровь от крови.

Джеймс протянул племяннику руку и терпеливо держал ее на весу, дожидаясь, когда же Чарльз заметит и примет помощь. Наконец взгляд мальчика собрался в одну точку, но было в нем столько ужаса, что Джеймс отпрянул в замешательстве. Что с ним? Все ведь уже закончилось.

Но, проследив за его взглядом, Джеймс обернулся и понял, что у этой истории никогда не будет счастливого конца.

– Какого рода клятву ты дал Дэшвуду? – спросил он племянника.

– Какой договор вас связал? – повторил Джеймс, нависая над племянником.

Тот прохрипел:

– Я поклялся, что мы вернем на землю Истинного короля и разделим триумф победы.

– И подписал договор кровью?

– Да.

Его левая рука свисала безвольно. Рана запеклась черной коркой, но от ее краев растекалась воспаленная краснота, словно ее обвели пальцем, смоченным в вишневом соке. Издали надрез походил на клеймо, какие в прежние дни выжигали на лицах преступников. «В» – «Вор». «Д» – «Дезертир». А «Л»?

«Лжец», – догадалась Агнесс.

– А если проиграем, – продолжил Чарльз, – то вместе сойдем в ад. Только я не думал, что мы проиграем.

– Конечно, не думал. Мальчишки никогда не верят в то, что проиграют, равно как и в свою смерть.

Джеймс указал на провал в полу, который раскрывался все шире, словно ненасытная глотка. До сих пор она довольствовалась скамейками, но лакированная древесина только разжигала ее аппетит. Скоро пасть поглотит весь пол, плиту за плитой, захрустит колоннами, слижет желтую краску и гипсовые гирлянды со стен…

– Твой сообщник ждет тебя, Чарльз, и адова пасть не захлопнется, пока не глотнет твоей крови. Шагни в нее. Ну же, смелее.

По мраморному полу стелилась поземка. Ярости Джеймса было недостаточно, чтобы остудить марево над пропастью или заставить языки огня, взметавшиеся из нее, погаснуть с шипением, но лужа крови вокруг юного Линдена подернулась хрусткой коркой, а затем промерзла насквозь. Потемнела, покрылась сизым инеем. Растопырив пальцы, Чарльз уперся в лед ладонью и рывком поднялся на колени.

Выглянув из-за арки, отделявшей апсиду от нефа, Агнесс встретилась с ним глазами. В них стояла му́ка, которую она уже видела прежде, когда отец ранил Ронана железным костылем. Мутные радужки, зрачки сузились. В груди у девушки теплой волной разлилось сострадание, но принц, зачмокав губами, высосал теплоту до последней капли. Кузену ничего не осталось.

Джеймс прав. За свой поступок предатель заслужил смерть. В этом мире у мужчин и так слишком много поблажек, чтобы оставлять за ними еще и право на слабость.

– Вот вы говорите «смелее», а я, того и гляди, штаны намочу от страха, – криво улыбнулся лорд Линден. – Я трус, сэр. Любой джентльмен на моем месте давно бросился бы туда, чтобы искупить свою вину. А я вот хнычу и никак не могу найти в себе решимость. Наверное, таким же мерзким и жалким я казался вам, когда вас вызвали ко мне в лазарет. Ну, помните?

– Этого мне никогда не забыть.

– Да, представляю, что там было за зрелище. Увидев вас, я поднял рев, точно мальчуган из Младшей школы, которого впервые волокут на колоду для порки. Я ведь подумал, что вы пришли меня исповедовать. А значит, конец мне настал. Сначала вы меня исповедуете, а потом убьете, как моего отца.