Наталья Лебедева - Племенной скот

– Не холодно было? – Лариса спросила, посмеиваясь, но Таня иронии не заметила.

– Неет, – протянула она. – Меня от другого трясло. Понимаешь, да?

– Понимаю…

– И вот он вышел, увидел меня и замер, стоит – дурак дураком! Рот открыт, удочка в руках да ведро. А я, блиин, такую подтяжку себе сделала: у меня тело прям волшебное. И татушку блестками голографическую – под кожу. Вроде как зеленая чешуя проступает. И грудь – мама дорогая! – ты бы видела, какую Василий Федорович мне сделал грудь! Как у девочки у молоденькой. И вот стоит мой красавец, на все это богатство пялится…

– А ты?

– А я прикалываюсь. Ну и говорю: «Здравствуй, чего замер? Русалку, что ль, не видел никогда?» А он: «Нет, говорит, не видел». – «Ну так посмотри. А хочешь – и поближе подходи. Мне своей красоты стесняться нечего». Он и подошел такой, смотрит. А потом и руки потянул, да все норовит за грудь схватить, да за зад, за чешую. Дрожит весь. Ну а потом и заявляет: «Так ты ж, мол, утопленица!» – «Да кто тебе сказал?! – это я типа обиделась. – Я речного царя дочь, берегиня!» – ну в точности так говорю, как инструктор учил. Я тебе говорила – я всегда хорошо запоминаю. У меня даже в школе пятерка была по стихам. Ну, когда наизусть…

– А он?

– Сомневался – прикольный такой… А потом лапищей своей за зад таки меня хватанул, почувствовал, что теплый… Ну и… – Татьяна хрипло расхохоталась, а потом досадливо сморщила нос, демонстрируя, что педикюрша недостаточно бережно относится к ее ногам. Та сжалась, опустила глаза, скрывая мелькнувшую в них ненависть, и принялась с нарочитой осторожностью втирать в ступню крем.

За окном, прозрачным лишь с одной стороны, с легким шорохом проносились машины. Блестело летнее солнце, пробивая в окнах огненные дыры, пешеходы шли, стараясь держаться в тени, двери кафе на противоположной стороне улицы были призывно открыты.

Монитор у Татьяны пронзительно пискнул, и она, бесконечно довольная собой, показала Ларисе, что зигота начала дробиться.

– Так что, – Лариса нахмурилась и отвела взгляд от дразнящих бластомеров, похожих да две слипшиеся ягоды, – с первого раза – и тут же ребенок?

– Не-еет. Пять раз…

– И как тебе?

– Да кайфово. Меня мать уговаривала на ЭКО, но я решила а ля натюрель. И оказалось возбуждающе, прикинь? Типа как, блин, на маскараде. Чувствуешь себя такой красивой и неземной. Конечно, мужик деревенский, но, знаешь, есть в этом что-то восхитиииительно-дикое. Эти ручищи, запах этот острый, звериный прям такой, восторг в глазах…

– А муж?

– А что – муж? Мужу ребенок нужен? Нужен. Сам он может его сделать? Не может. ЭКО дает стопроцентный результат? Не дает. Ну и все. Какие могут быть ко мне претензии?

Ларису покоробило от неприкрытого цинизма, но она смолчала, подбирая слова, чтобы задать следующий вопрос:

– И что, все вот так гладко?

– Не-аааа. Представляешь, валяемся мы с ним на сеновале – в последний раз, только я еще не знала, что все получилось. Он вроде заснул. Я по-тихому экспресс-тест запустила, жду результатов, а он вдруг вскакивает, глаза шальные: то ли приснилось ему чего, то ли наговорил кто-то, а ему вспомнилось – черт его знает! Только он вдруг хватает вилы – и на меня. А я, блин, голая, диагност за спиной прячу…

– Боже мой! И как же ты?

– Лар, ну такая же штука есть – уписаешься! Автоморок. За ухом крепится – крохотуля, пленочка в сантиметр! Он ко мне, вилы в руках ходуном ходят, лицо бледное, страшное такое прям… Крестится. И тут я автоморок нажала – думала, помрет от страху! Представляешь, была я, беленькая такая, хорошенькая вся, а тут вдруг – бабка. Космы патлатые, нос на нижней губе лежмя лежит, титьки до пупа, все в шерсти, заросшие, зубы изо рта торчат – кривые-острые, горб, когти на руках. Как он бежал! Нет, надо было видеть, как он бежал.

Татьяна зашлась еще в одном приступе смеха, а педикюрши, переглянувшись, захихикали чуть ли не в голос, но быстро взяли себя в руки.

– Так, выходит, это опасно? – задумчиво проговорила Лариса.

– Ха! – махнула рукой Татьяна. – Ничего опасного! Они же там такие идиоты… Кстати, а у тебя с этим как?

– Да никак пока. Вот думаю. – Ларисе было неприятно, что приходится отвечать на вопросы Татьяны, но откровенность требовала откровенности в ответ.

– Слушай, а у вас кто не может? Ты или он?

– Да мы, Тань, можем оба. Только по тесту на совместимость – почти сто процентов, что ребенок будет с отклонениями. Вот так вот.

– Слушай, так уговори Андрея, пусть отпустит тебя погулять!

– Нет, Тань, боюсь, что не смогу…

– Ну пусть сам тогда идет. Я знаю: мужики, они с радостью…

Лариса вышла из салона, и летний зной моментально уничтожил прохладу и свежесть, которыми дышала кожа после расслабляющих процедур. Выйдя из тени, чтобы перейти дорогу, она случайно поймала солнечный зайчик, и перед глазами стали плясать черные пятна, похожие на медленно делящиеся клетки зародыша.

Состояние было мучительным. Мысли о ребенке не отпускали, ситуация казалась безвыходной. Лариса пыталась представить себя на Танином месте: или голой русалкой на камне, или болотной девой, или райской птицей, или кем-то еще – и не могла. Ей было страшно и противно, и даже подумать о том, что будут ее касаться руки чужого, непредсказуемого мужчины, она не могла. Живо нарисовалась картинка, как он, бородатый, с блуждающим взглядом, стоит, нацелив на нее острые зубцы вил, – и Лариса едва не заплакала, поняв, что у нее не хватит присутствия духа даже просто вспомнить о приклеенном за ухом автомороке. Но ребенка хотелось: своего, выстраданного, выношенного, рожденного в муках, – ребенка, которого помнит каждая клеточка тела, которого чувствует сердце.

Дома царила приятная прохлада, заполненная тихими грустными звуками Моцарта.

– Андрей, – позвала Лариса, скидывая туфли. Муж не отозвался, и тогда она пошла по квартире, заглядывая в комнаты. Его одежда валялась на диване, носки – на полу в проходе между комнатами, словно спрыгивали с ног на ходу. Сам же Андрей лежал в ванне. Его голова была откинута назад, глаза закрыты, а в руке он держал бокал с коньяком и, насколько Лариса его знала, едва ли отпил глоток, больше наслаждаясь ароматом.

– Устал? – спросила она, присаживаясь на край.

– Очень, – ответил он, не открывая глаз.

– Отчего?

– Испытывал орнитоптер. Лично испытывал.

– Лично? – Лариса в испуге прикрыла рот рукой. – Зачем?

– Хочется, Лара, очень хочется… Полет, ветер в лицо… Дух захватывает – прямо как от тебя. Разве я мог бы отказаться от тебя? Нет… Вот и от этого – тоже.

Андрей поднял руку, всю в хлопьях пены, и дотронулся до ее лица. По щеке потекли крупные капли. Лариса улыбнулась: ей нравились его вот такие, неуклюжие, но искренние жесты.