Наталья Лебедева - Племенной скот

Взрослые дремали в неудобных позах, просыпались, переглядывались, прислушивались к звукам извне, снова засыпали. Под утро, перед самым рассветом, пошел мелкий дождик.

Взрослые вышли из машины и встали рядом с ней, кутаясь в куртки, поеживаясь и зевая от холода. Небо, едва тронутое дыханием рассвета, было дымчато-серым, унылым и вялым. Кусты и деревья, понурившись, мокли в противной мороси. Дом казался старой побитой собакой. Голову-крышу он склонил набок, окна-глаза влажно поблескивали слезами дождя, почернели стены, размокшие щепы вылезали из бревен, словно клочья шерсти из растрепанной шкуры.

– Мы сможем тут жить? – волнуясь, спросила жена.

– Сможем, – пожал плечами дед Сергей. – Жили же раньше. Дом поправим, печку… Баньку построим.

– Ты думаешь, надолго? Мы здесь надолго?

– Думаю, нет. Но банька не помешает. Давно мы тут не были. Зря. Надо было ездить.

Наладили печку и протопили дом; пошли за водой.

Деревня была маленькой и мертвой, и даже летом, на дачи, сюда никто не ездил: не было воды, газовые баллоны не привозили, а подстанцию все время портили охотники за цветметом, и света не было тоже.

Колодец был скрыт высокой травой, и дед Сергей с зятем, подходя к нему, оставляли в зелени темный шрам.

Подгнившая скользкая крышка пачкала ладони. Ржавая цепь медленно разматывалась, опуская в недра колодца привезенное с собой эмалированное ведро.

Вода оказалась подернута зеленой ряской и плохо пахла. Дед Сергей и зять вычерпали несколько ведер в надежде, что станет лучше, но вода воняла раз от раза все сильнее.

– Родник был в той роще. Далековато, правда, – сказал, задумчиво прищурившись, дед Сергей, и они пошли в рощу, которая перерастала в небольшой лес, и долго плутали там, пока не нашли родника, что бил из земли, окруженный рыжей жухлой травой и черным ажуром упавших с деревьев веток.

Оба напились тут же, черпая ладонями студеную воду, и вода была сладкой на вкус.

Дед Сергей пил воду, холодные капли стекали по его длинной седой бороде. Эта вода, колодезная, была ничуть не хуже той, ключевой. Колодец они с зятем выкопали сами, это было их первым и важным делом, и каждый глоток напоминал ему о запахе влажной земли, о том, как медленно, венец за венцом, уходил в глубину узкий сруб.

Вокруг их деревни, состоящей теперь из одного только Сергеева дома, был целый венец поселков: Бакшеево, Козляево, Маслово, Погост, Казино, Проскурино и Перхурово. Дед выходил из дома и видел на горизонте окрест мерцающие огоньки окон. В этих деревнях жили разные люди. Жила, например, медсестра Вера Кирилловна Чмыхало, обладательница громадных резиновых сапог, едва налезавших на отечные ноги, готовая идти к больному в любую погоду днем или ночью. Дед Сергей поделился с ней лекарствами, но лекарства закончились быстро, и тогда она достала с полки старый справочник лекарственных растений и принялась собирать и сушить травы. Она варила отвары и, вдыхая их сладковато-терпкий пар, шептала отчаянные, от бессилия приходящие в голову слова.

Жил в Проскурино Николай Николаевич, суровый, угнетаемый приступами сердечного кашля старик в очках, дужки которых были замотаны проволокой. Он делал в советское бедное время всем желающим крепкие бочки, которым не было сносу. Подгонял доски, гнул железные обручи, стучал молотком, устанавливая круглые днища. Потом ремесло его стало ненужным, бочки громоздились, нераскупленные, в сарае, а Николай Николаевич собирался помирать. Теперь же ожил, повеселел и с удвоенной силой застучал молотком, подгоняя одну к одной ладные досочки.

Жили в Маслово два кузнеца, Саша и Максим, и было у них до катастрофы собственное дело: они ковали для загородных домов декоративные решетки да мебель. Деду Сергею Саша и Максим казались самозванцами, ряжеными в кузнецких фартуках. Максим был высоким и худым, и руки у него были длинными и тонкими. Саша сутулился, оттого казался еще ниже, чем был, а рыжие его волосы пылали ярче, чем огонь в печи. Кузница была оборудована современным молотом, но после отключения электричества они доказали, что могут быть настоящими кузнецами: развели огонь, раздули мехи и принялись стучать тяжелыми молотами, перековывая тракторы на плуги, а машины – на ножи.

Жила в Перхурово тихая Наталья Петровна, училка из Дворца пионеров, одинокая и бездетная. Она часто плакала и жаловалась на жизнь, а когда случилась беда, почувствовала себя и вовсе лишней, бралась то за одно, то за другое дело и беспрерывно стонала, что жизнь ее ничего не стоит. Но вдруг оказалось, что и Наталья Петровна может пригодиться. Преподавала она декоративно-прикладное творчество и теперь плела корзины и лапти для всех окрестных деревень, а позже ей в ученики принялись определять способных малышей.

Как появилась у них домашняя скотина, дед Сергей не помнил. Он кряхтел, шевелил губами, стараясь связать порванные нити памяти, но все было тщетно. Временами ему казалось, что помнить этого он не хочет, потому что сделал что-то ужасное, чтобы у семьи были коровы, пара лошадей, несколько поросят и куры. Иногда по ночам ему снились темные постройки, блеснувший в доме свет зажженной свечи, скрип двери и звонкие, отчаянные крики проклятий…

Зато дед Сергей помнил, как появились в доме собаки.

Первая из них, большой старый ньюфаундленд, мягкий, медлительный, похожий на растрепанную диванную подушку, разбудил их ранним утром недели через две после того, как семья поселилась в старом доме.

Ньюфаундленд громко скулил у калитки.

– Кыш пошел! – нахмурив брови, строго прикрикнул на него дед Сергей, но в ответ пес лишь просительно гавкнул и застучал по земле толстым, как полено, хвостом. – Ну-ка вон! – повторил дед Сергей и притопнул ногой, но пес заскулил еще громче и гавкнул.

– Пусть останется… – протянула с крыльца старшая внучка. – Он такой хороший!

– Ох ты господи! – Жена выглянула из двери. – Глаза какие грустные. Пес ты пес, шел бы ты отсюда. Нет у нас для тебя ничего.

Дед Сергей захлопнул калитку, оставив пса снаружи, и почти сразу же вздрогнул забор: ньюфаундленд, улегшись на землю, привалился к доскам тяжелым боком.

Он жил у забора день и два – старый пес с седеющей мордой – и жена, сжалившись, вынесла ему миску с водой и обглоданных до белизны костей. Он воспрял от этих костей, по-щенячьи выражал свою радость, а после пропал.

Семья даже погоревала по нему: к молчаливому сторожу у забора привыкли, его почти полюбили. Но пес вернулся. Он пришел довольный и сытый, принес в зубах маленького зайчонка и положил его к ногам деда Сергея.

Из зайчонка сварили мясной суп, первый за неделю, а пса впустили во двор. Он остался, спал целыми днями у сарая, а ночами охотился и иногда приносил деду часть своей добычи.